В конце 2016 года психолог Ирина Кутянова основала Автономную некоммерческую организацию «Центр программ профилактики и социальной реабилитации» и разработала программу «Школа жизни», чтобы помогать трудным подросткам.
Мы встречаемся с Ириной на первом этаже управы Басманного района — здесь расположен офис Центра программ профилактики и социальной реабилитации. Солнце, такое непривычное для московской зимы, бьется в стеклянные двери и не дает толком разглядеть высокий тонкий силуэт Ирины. Она заходит с мороза, улыбается.
— Лифт не работает уже неделю, — словно извиняясь, говорит Ирина, пока мы поднимаемся пешком на пятый этаж и идем по коридорам, устланным линолеумом.
В офисе центра, маленькой комнате с тремя столами и десятком стульев, тихо и тепло. Светлые стены забрызганы солнечными лучами и полосатыми тенями от жалюзи. Ирина заваривает чай, достает конфеты и вафли и кажется, что ты сам – трудный подросток, которого сейчас окружат заботой и будут говорить, чтобы душе твоей стало легче.
— Ирина, когда вы начали работать с трудными подростками?
— С 2001 года. Так складывалось, что я всегда возвращалась к работе с непростыми категориями. На III курсе университета работала в реабилитационном центре для наркозависимых, потом – шесть лет клиническим психологом в наркологическом диспансере, выезжала в интернаты, спецшколы. Защитила диссертацию «Ресоциализация наркозависимых». Постепенно накопился опыт, не хотелось бросать это дело.
В России не хватает работы с людьми на ранней стадии наркотизации. Профилактика – это хорошо. Но если человек уже совершил преступление? Мы либо закрываем глаза и ждем, пока он не совершит что-то еще более серьезное, либо пытаемся с этим что-то сделать. Я поняла: эта область – слабое звено, и ее можно развивать.
— Почему вы решили этим заниматься?
— У нас немного специалистов, которые работают с подростками. Нужно делать то, что будет уникальным. Это моя личная позиция. Я работаю с такими детьми, потому что это актуально. Ведь наркоманами не рождаются, ими становятся. Если мы ухватываем момент на начальной стадии, то ребенка еще можно спасти.
И потом, это колоссальная экономия материальных ресурсов. Представьте, сколько нужно сил, времени, денег, чтобы реабилитировать сформировавшегося наркомана? Это годы труда. Гораздо проще вернуть человека, когда он оступился один раз.
— Как появилась программа «Школа жизни»?
— Мы общались с сотрудниками ФКУ УИИ УФСИН (Федеральное казенное учреждение Уголовно-исполнительная инспекция Управления Федеральной службы исполнения наказаний), и они сказали: «Нам не хватает профилактической работы с условно осужденными подростками». У них всего семь психологов на всю Москву. Мы тогда занимались программами профилактики и направлением зависимых на реабилитацию, и УИИ нас попросили помочь.
Так наши идеи переросли в программу «Школа жизни», она была первой для работы с подростками на ранней стадии наркотизации. Тогда еще существовала Федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков (упразднена 5 апреля 2016 года указом Президента РФ. – Прим. ред.), и совместно с ними мы апробировали программу на детях, которые состояли на учете в социальных службах. С тех пор прошло уже три года, за это время через программу прошло около 140 человек.
— Какие дети проходят программу?
— Тем, кому суд предписал работать с психологом, мы предлагаем включиться в «Школу жизни». Программа рассчитана на ранние, не тяжелые стадии – на тех ребят, кому рано ложиться в стационар на полгода. Часто такие дети нигде не учатся, и это значит, что они находятся вне всех субъектов профилактики – социальных, медицинских, образовательных служб. То есть всех тех, кто должен заниматься этими детьми.
Но многие службы ожидают, что дети или родители должны сами к ним обратиться. Мы не ждем, когда подросток придет, а идем к нему сами, в УФСИН.
Несовершеннолетние должны посещать ФКУ УИИ УФСИН, но для трудного подростка приходить туда тяжело само по себе. Хотя если он не придет, его могут объявить в розыск или передать дело обратно в суд, и тогда из условно осужденного он может стать реально осужденным. Мы рассказываем им про «Школу жизни» и предлагаем попробовать. Соглашается примерно половина.
— Что им дает эта программа?
— У подростков появляется круг общения, где их воспринимают не как осужденных, а как нормальных людей. Многие ребята в конце программы говорили: я понял, что могу стать таким, как все. И это очень круто. Они говорят: мне казалось, что я какой-то не такой, что я неудачник и двоечник. А тут я понял, что у меня тоже может что-то получиться.
Самый главный эффект – то, что они берут на себя некую другую роль, модель поведения, ведь часто дети ведут себя в соответствии с ролевыми ожиданиями. Если его считают двоечником и неудачником, то он и ведет себя аналогично.
Если подросток ходит на все занятия и старается, по окончании «Школы жизни» мы даем ему сертификат и пишем положительную характеристику. С ней он может выйти на условно-досрочное освобождение. Около 30% наших воспитанников получает УДО. Наша главная цель – чтобы ребенок адаптировался и не совершал опасных деяний.
— Как проходят занятия?
— Мы выезжаем на площадки УИИ. Сегодня, например, я поеду в отделение уголовно-исполнительной инспекции на Парковую улицу, туда приходят отмечаться подростки. В организации групп подростков нам активно помогают психологи отделения психологического обеспечения ФКУ УИИ. Они собирают, организуют, сопровождают группы, а также оказывают помощь в проведении занятий. Ведь они лучше знают детей, состоящих на учете, проводили с ними занятия ранее и могут помочь в определении индивидуализации подхода к работе.
Мы не выбираем условия, в которых занимаемся, но программа позволяет выбрать упражнения, которые подходят для конкретной обстановки. Если нам дают маленький кабинет, мы больше разговариваем и делаем письменные упражнения.
В группе максимум 10 человек. Мы выбираем какую-то тему из программы, и каждый подросток может рассказать о своем опыте. Важно, что они не просто слушают, а говорят о своем отношении. Или обсуждаем, как поддерживать здоровье.
Ребята перенимают опыт друг друга, что-то берут на заметку. В таком случае группа тоже становится ресурсом, а не только психолог. Подростки лучше слушают друг друга, чем взрослого.
Если помещение просторное, мы играем. Например, развиваем навыки преодоления препятствий. Каждый человек играет роль – есть человек-цель и есть протагонист, который должен достичь ее. Остальные играют роли разных препятствий: интеллектуальных, физических, эмоциональных, препятствия в виде родителей, которые говорят: зачем тебе учиться, иди лучше работай. Это дает ребятам понимание, какое препятствие оказывает самое блокирующее действие. Мы все это анализируем, и ребенок осознает, над чем работать дальше.
— То есть достаточно просто ходить на занятия, и все?
— Нет, просто ходить недостаточно. У нас есть шкала успеха: за разные формы позитивной активности подросток получает баллы, и по результату набора определенного количества он получает сертификат об окончании программы. За что даются баллы? Не пропустил день посещения Инспекции, пришел на занятие, выполнил домашнее задание, не совершал правонарушений в течение месяца, не прогуливает школу, повысил успеваемость. Мы не требуем, чтобы он из двоечника стал отличником. Были двойки, стали тройки? Отлично, мы даем баллы.
Мы оцениваем личные достижения, разные добрые дела. Многие ребята ходят в спортивные секции, кто-то занимается волонтерской деятельностью и помогает животным. Мы все это поощряем.
— А какая-то культурная программа есть?
— Под новый год ездили на обзорную экскурсию по Москве, все были в восторге. Многие ребята сказали, что ни разу не были на Красной площади. Мы дружим с театром РАМТ, ходим к ним на спектакли. Стараемся выбирать те, в которых показывают ценность здоровья, жизни, человеческих отношений. Многие мальчики ходят с девушками: им нравится, что они могут культурно провести время.
— Его отвели в театр – он пошел, это понятно. А вот пойдет ли он потом сам, без вас?
— Мы не можем этого гарантировать, но мы показываем ребенку эту возможность, расширяем горизонты его выбора. Мы стараемся из их «тоннельного» мышления выйти на то, что мир – хороший, интересный, богатый. Если ты видишь возможности, ты можешь выбирать. Ты выбираешь, но ты и отвечаешь за это.
У них много желаний, но пока мало возможностей. Недавно один мальчик сказал: «Я написал список, чего хочу. У меня 124 пункта». Обычно они хотят вещи: машину, кроссовки, айпад – то, что навязано. Но у них не хватает ресурса на то, что приоритетно в их возрасте: на собственное развитие и обучение. Вот в чем проблема.
— Что пока не получается в работе?
— Хотелось бы, чтобы больше ребят вовлекалось. Бывает, ребенок один раз приходит, и все. Надо, чтобы программа активно распространялась в регионах. Вчера я подарила книжку дьякону из Петербурга: он хочет вести эту программу в колпинской колонии. В Ханты-Мансийском автономном округе есть методический обучающий центр при соцзащите, там тоже реализуется эта программа. Просто выложить в открытый доступ ее нельзя: сначала специалист должен пройти обучение, попробовать на себе все задания и понять, как это работают.
— Ребенок закончил программу, что происходит дальше?
— После программы мы совместно с УИИ наблюдаем за ними до условно-досрочного освобождения. Бывает, что дети привязываются и потом звонят, спрашивают совета, задают практические вопросы: например, как восстановиться в школе. Осенью возник вопрос и оказалось, что это не так-то просто: школы не хотят принимать подростков с судимостью. Формально это противозаконно, но в реальности они говорят: идите в другое место. Раньше были спецшколы, сейчас осталась только одна, на Войковской.
— Что нужно для того, чтобы подросток мог восстановиться в школе?
— Нужно получить заключение психолого-педагогической комиссии и комиссии по делам несовершеннолетних. Этим должны заниматься родители, но не все хотят тратить на это время.
Надо помогать детям в том, чего они не могут сделать сами. Ребенок еще не созрел для того, чтобы ходить по инстанциям, выстаивать в очередях – для этого нужно иметь некий уровень социализации.
Вообще хотелось бы, чтобы упростили систему восстановления в обучении, это очень важный фактор профилактики. Мы не идем на конфликт со школами, не пробиваем стены, а стараемся открыть существующие двери: договариваемся с комиссией по делам несовершеннолетних, чтобы они приняли подростка.
— Почему родители не хотят помогать детям?
— Иногда они видят проблему только в ребенке и самоустраняются. Некоторые стыдятся того факта, что их ребенок — осужденный. Это очень печально, с родителями тоже нужно проводить работу, но они не всегда готовы к контакту. Даже благополучные семьи иногда отворачиваются от детей. Я считаю, что родители должны быть рядом, поддерживать, от этого во многом зависит, что будет дальше.
Признавать свои ошибки – болезненно, но родители должны разобраться в ситуации, сходить к психологу, понять причины.
Родители должны поддержать позитивные изменения подростка, изменить модель поведения в семье, потому что это всегда семейная система, а не просто каждый сам по себе.
— Если бы ваш ребенок столкнулся с проблемой наркотиков, вам не было бы стыдно?
— Я надеюсь, что он не столкнется. Я смотрю на ошибки, которые делают другие родители, и учусь на них. Считаю, что надо до конца быть рядом: у ребенка больше шансов выбраться, когда его поддерживают родители.
— Зачем вам эти трудные дети?
— Я радуюсь, когда вижу результаты – они дают мне силы двигаться дальше. Конечно, бывает, что хочешь одного результата, а получаешь немного другой: например, ожидаешь много народа, а приходит всего пара ребят.
Но если я буду сильно расстраиваться, я стану быстро «выгорать». Надо работать и задавать себе вопросы. Это нужно? Нужно. Я могу помочь всем? Нет, не могу. А кому-то я могу помочь? Да, могу. Значит, я делаю то, что делаю. Такая позиция уберегает от «выгорания». Я допускаю неудачу, но стараюсь делать все для того, чтобы был эффективный результат.
— У вас бывали конфликты с подростками?
— Они иногда закрыты, не хотят разговаривать на какие-то темы. Но они признательны за то, что мы видим в них прежде всего людей и общаемся с ними уважительно и тепло. Дети проявляют те качества, которые мы стараемся в них увидеть. Человек чувствует ожидания по отношению к нему. Если их поддерживать, они обязательно отзываются: начинают раскрываться, задавать вопросы. Ни разу не было такого, чтобы кто-то выругался матом, например.
— Какие у вашего Центра планы?
— В марте начинаем разрабатывать программу профилактики суицидальных рисков в образовательных учреждениях. В свое время мы писали много писем, просили законодательно запретить «группы смерти» в социальных сетях. Нам многие говорили: вам лишь бы все запретить, запретом ничего не решишь.
— Но ведь запретом и вправду ничего не решишь.
— У детей неокрепшая психика, они не умеют фильтровать информацию на хорошую и плохую, они воспринимают всю информацию из взрослого мира как норму. Я за то, чтобы запретительная политика была. Как сформировать норму, если мы не будем законодательно говорить: это можно, а это – нельзя. Если мы говорим: «Есть закон, он запрещает, так нельзя», ребенок говорит: «Хорошо, я буду иметь в виду».
— Как вы планируете разговаривать с подростками на тему суицида?
— Напрямую про суициды мы говорить не будем. Мы будем рассказывать о манипуляции в интернет-пространстве и СМИ, повышать уровень критичности мышления подростков. Когда ребенок понимает, что это не его решение, а им кто-то манипулирует, у него уже другая позиция. Это как прививка. В программе будут упражнения, помогающие формировать цели и осознавать свои ценности: человеком, который точно знает, чего хочет, сложнее манипулировать.
— Но ведь подростки знают слово «суицид». Почему вы не хотите говорить с ними открыто?
— Я считаю, этого делать не надо: мы не знаем, как отзовется наше слово. Нужно действовать очень аккуратно, чтобы профилактика не превращалась в пропаганду.
— Вы расскажете им, что самоубийцы не попадают в рай?
— У нас светская программа, но если речь зайдет, то мы расскажем, что все традиционные религии суицид осуждают и считают самым страшным грехом: хуже убийства или кражи.
— Вы хотите посвятить всю жизнь работе с трудными подростками?
— Сложно сказать, не хочу загадывать. Когда загадываешь, все бывает по-другому. Мне нравится то, чем я занимаюсь, и я надеюсь, что у меня получится реализовать все идеи: еще есть, куда расти. Человек должен быть там, где он может реализоваться и быть максимально полезным.
— Вы любите этих детей?
— Да, я их люблю. Любовь как некое тепло, сочувствие, готовность услышать, понять, принять их такими, какие они есть. Я считаю, что без любви невозможно работать в этой сфере — просто не получится.
— Уходя с работы, вы оставляете все проблемы за дверью?
— Я разделяю работу и дом, стараюсь активно проводить свободное время, чтобы переключаться. Опасно, когда «застреваешь» на проблеме другого человека, которую ты не можешь решить. Нельзя все время посвящать работе – это невозможно и не нужно.
Мне нравится такое выражение: каждый должен мести свою сторону улицы. Я понимаю свою ответственность, но также я понимаю, что и у них есть ответственность. Мы работаем совместно. Если я работаю, а ребенок или его родители ничего не делают, я в этой ситуации бессильна. Есть моя ответственность и есть их ответственность.
Такая философия уберегает от крайностей и перегибов, которые могут привести к быстрому «выгоранию». Если работать долго, нужен более взвешенный поход и понимание, что это сложная проблема и мы не сможем помочь всем. Но даже если мы сможем помочь какому-то количеству детей — это уже хорошо.
******
Проконсультироваться и получить психологическую помощь подростки, родители, лица, страдающие зависимостью, могут по телефону: (499) 340-37-33.
Грант Президента РФ получил проект «Программа социальной адаптации подростков, попавших в трудные жизненные ситуации «Школа жизни».
Спецпроект «Победители» Агентства социальной информации рассказывает о некоммерческих организациях, которые стали победителями конкурса Фонда президентских грантов.