Интервью с Еленой Альшанской, президентом фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», – часть проекта Агентства социальной информации, Благотворительного фонда Владимира Потанина и «Группы STADA в России». «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с порталом «Вакансии для хороших людей» и журналом «Русский репортер».
История о том, как вы начали помогать детям, общеизвестна: в 2004 году вы лежали в больнице с дочерью и увидели там девочку-отказника. Но совсем не очевидно, почему после этого пришло решение создать фонд, который будет регулярно делать общественную работу.
После того как в той больнице закончились первые привезенные нами подгузники, нам позвонили и попросили привезти еще. Стало понятно, что это — не на один раз.
В первое время мы — я и группа товарищей, которые откликнулись на мои призывы в Интернете, — помогали только с материальной помощью и уходом отказникам в больницах. За полгода собралась группа человек в семьдесят: одни предлагали свои квартиры для того чтобы складывать груз для больниц, другие были готовы развозить, третьи — закупать.
Но, когда стало понятно, что проблема шире и ее надо решать на государственном уровне, когда появились люди, желающие жертвовать деньги на подгузники и лекарства, мы задумались о создании фонда как постоянной организации, а не просто компании желающих помогать. Стало понятно, что нужен расчетный счет организации, а не просто чья-то личная карточка: мы, конечно, доверяли друг другу, но все-таки не были знакомы 20 лет и понимали риски.
Кроме того, когда мы начали ходить на прием к чиновникам из министерств и ведомств, пытаясь донести проблему, появились вопросы: «А кто вы такие?» — «Лена, Катя, Маша, активные мамы». Именно так мы представлялись.
Вы тогда сидели в декрете.
Да, я училась заочно и сидела с ребенком, ездила каждые полгода на сессию (Альшанская окончила философский факультет СПбГУ. — Прим. АСИ). И, конечно, я думала, что через три года у меня будет совсем другая жизнь: либо аспирантура, либо культурные проекты, в которые меня звали друзья. Я не думала, что фонд станет моей работой. Просто наша помощь больницам приняла такой масштаб, что нужно было этим заниматься постоянно.
Мы обсудили решение сделать организацию, учредителями фонда стали те, кто просто заявились, из нашей «группы товарищей». Выбрали название, с которым теперь по жизни мучаемся и которое давно не отражает всего, что мы делаем.
Как и все обыкновенные люди, мы думали, что социальная сфера не требует никаких специфических знаний, чтобы решить в ней все проблемы. Нам казалось, что наших обыденных представлений и знаний достаточно и мы решим проблему отказников в больницах (да и всех детей-сирот, что уж там) за год-два.
А вот когда ты понимаешь, что все намного сложнее, чем кажется, что никакие проблемы не решатся в два года, а может, и в 22 не решатся, что нет никаких простых решений и путей, то дальше у тебя есть три выхода. Ты либо остаешься в своей иллюзии, что ты молодец, но весь мир вокруг тебя дураки и поэтому у тебя ничего не получается (я знаю людей, которые действительно в этой точке застряли); либо проблема кажется тебе нерешаемой и ты складываешь руки и уходишь, потому что невозможно же; либо — самый разумный путь — ты понимаешь, что твои первые иллюзии были иллюзиями и ничем больше, а на самом деле эта сфера требует серьезной большой работы и можно многое менять, если работать профессионально и не ожидать мгновенного результата.
И еще стало понятно, что менять ситуацию надо именно на государственном уровне, не застревая в позиции вечных возителей памперсов в больницы.
Уходили ли люди из фонда в этот момент?
Вот как раз один из переломных моментов был вначале, когда мы стали ходить в госорганы, раскрывать проблему в СМИ. Некоторые из наших боевых подруг не были к этому готовы, они боялись, что мы добьемся только того, что нам закроют доступ в больницы. Часть людей отпала тогда, они были готовы только помогать, и это, безусловно, их право. Ну и, конечно, постепенно состав наш сильно менялся. У каждого из нас была какая-то своя жизнь, мы все одинаково вскочили в этот поезд.
Какое количество/процент людей из вашей первой команды остались с вами на данный момент?
Мне сложно сказать, сколько их. Например первая почти полная смена команды произошла спустя пять лет после создания фонда. Это как кризисы в браке: пять лет люди прожили вместе и расходятся. Но некоторые с нами и десять лет, и двенадцать. Из тех, кто ушел, не все при этом покинули сектор совсем. Очень многие бывшие сотрудники нашей организации создали свои НКО, и я очень рада, что мы стали такой кузницей кадров.
И мы росли постепенно. Поначалу писали суперэмоциональные тексты, какие сейчас никогда бы не советовали никому писать: “Спасите-помогите маленьким детишкам”. Собирали данные по всем таким больницам по стране. Нам казалось, что главное – именно приемлемые условия жизни детей, потому что то, что мы видели, было совершенно ужасно. Дети, малыши, лишенные нормального ухода и заботы.
Мы видели детей с кровавыми опрелостями на попах без должного гигиенического ухода, видели тех, кому развозят манную кашу вместо младенческого питания, потому что специального питания в учреждении нет…
В том числе благодаря нашей настойчивости мы сумели поднять проблему на уровне всех министерств, КДН Московской области, и в 2007 году подмосковные депутаты приняли законодательство о дополнительных гарантиях для детей-сирот. Решение пришло очень вовремя, потому что число “наших” больниц росло в геометрической прогрессии и требуемое количество подгузников стало непосильным для нас.
Конечно, в первые два года было тяжело: где-то директора больниц забывали и не заказывали памперсы из бюджета вовремя; где-то заказывали меньше, чем на самом деле было нужно. Поэтому еще пару лет наше участие было необходимо. Но мы постепенно начали его снижать и сейчас в Подмосковье работаем лишь в поддерживающем режиме. Но есть огромное количество регионов, где проблема до сих пор не решена. Мы ее пытаемся решить на федеральном уровне –подвижки уже есть, но пока еще окончательного решения нет. До сих пор ребенок, потерявший семью, может оказаться в самый тревожный и ужасный момент своей жизни еще и один в больничной палате, без должного ухода и заботы… Мы надеемся все же в ближайшие годы довести решение этой проблемы до конца. Потому что просто стыдно быть страной, где взрослые позволяют такому происходить с самыми маленькими и беззащитными.
Ну и, начав с больниц, мы столкнулись со всей сиротской системой — постепенно. Сначала мы шли за «нашими детьми» в дома ребенка…
Это еще одна здоровенная специфичная область знаний.
…в которой мы тоже ничего не понимали.
Слава Богу, мы нашли организации, понимавшие в этом лучше нас, и постепенно стали перестраивать собственный колченогий велосипед. Мы познакомились с Марией Феликсовной Терновской, Алексеем Рудовым, Александром Гезаловым, с Владиславом Никитиным из «Дома Милосердия» в Санкт-Петербурге, “Аистенком” из Екатеринбурга — я писала всем, кого могла найти. Мы начали активно изучать специальную литературу, ездить в другие города смотреть на опыт других организаций.
И в итоге вышли на понимание, что самое главное – сохранение ребенка в кровной семье, и сегодня помогаем семьям, из которых забирают детей или которые думают об отказе от ребенка. Помогаем приемным семьям, готовим их, сопровождаем – чтобы ребенок адаптировался в приемной семье. А еще меняем работу учреждений — и способствуя изменениям на законодательном уровне, и помогая детям, например, реализуя проект наставничества или оплачивая нянь на время госпитализации.
Когда к вам самой впервые обратились СМИ как к эксперту за комментарием?
В 2007-м, кажется, году мой текст опубликовала передача на Радио России «Детский вопрос», собственно спасибо им, очень много мам откликнулось тогда именно благодаря им. Потом уже нам часто звонили СМИ, мы были самой шумной группой в Интернете, которая обсуждала эту тему. Я помню, как в первый раз пришла на передачу «Времечко», очень волновалась. И, кстати, тогда развалилась еще одна иллюзия: вот я сейчас приду в телевизор — и все проблемы решатся. А ничего не решилось. Оказалось, что телевизор — это не волшебная кнопка.
Как вы сейчас относитесь к своей известности?
Известности? Вот Филипп Киркоров известный, ему жить тяжело. А я известна в узких кругах и среди тех людей, с кем мне нужно общаться. Я не считаю, что у меня какая-то широкая известность. Но мне бывает приятно, когда я звоню в организацию в регионе и мне помогают, откликнувшись на имя. Мы часто участвовали в разрешении громких конфликтов и скандалов, о чем стараемся не рассказывать, и к нам прислушивались.
Имя иногда открывает двери. Но я думаю, что с нами стали нормально разговаривать те же чиновники, прежде всего потому, что мы возвращались, после того как они нас “отправляли”. В какой-то момент, мне кажется, мы всем надоели, а с другой стороны, стало понятно, что от нас больше пользы, чем вреда.
Когда появилось понимание, что вы стали профессиональной организацией?
Не стали, а продолжаем расти, чтобы быть профессиональной организацией. Мы учимся, постоянно развиваемся. В нашей сфере постоянно меняются подходы, и мы меняем свое мнение в отношении подходов. Например мы были первой НКО, которая делала негосударственный банк данных детей-сирот. И только потом к нам пришло понимание, что все эти банки данных неэтичны, что это такой “интернет-магазин”, особенно плохо, когда на фото не младенец, а ребенок, которого увидят одноклассники с подписью “Заберите меня в семью”. Мы не сразу поняли, что проблема не в том, чтобы максимально обеспечить ребенка в больнице, как в лучших гостиницах мира, а в том, чтобы детей-отказников там вообще не было. Дети, живущие в семьях, проходят обследование с мамой в поликлинике. А ребенок, оставшийся без опеки и родных, попадает в больницу, где всем плевать на его чувства и ощущения, где некому с ним посидеть и поговорить, даже если он идеально обеспечен всем необходимым.
Кто у вас занимался бухгалтерией, делопроизводством и всеми подобными вопросами, когда фонд создавался и развивался?
Это наш волшебный человек Аня Виноградова, она с нами как раз с 2005 года. С Аней была очень смешная история. Мне многие писали с предложением помочь, а она написала: “Я ничего не умею, могу только таблички заполнять”. А тогда и надо было именно заполнять таблички. Выяснилось, что Аня гениальный менеджер, все наше делопроизводство с тех пор на ней. Раньше Аня занималась молекулярной биологией.
А среди сотрудников есть профессиональные менеджеры?
Большинство наших управленцев выросли из волонтеров и, как Аня и я, в своей прошлой жизни занимались совсем другими вещами. Вообще мы долго были сугубо волонтерской организацией. В первое время у нас зарплату получала только бухгалтер. Спустя два года после образования фонда я развелась, и стало понятно, что больше не могу быть волонтером. Мы начали искать деньги хоть на какие-то зарплаты еще.
Как вы находите средства на зарплаты сотрудникам?
Вообще устойчивость работы НКО в нашей стране — это такая огромная загадка для меня. Как мы выживаем, я сама не очень понимаю. Практически чудом. У нас нет серьезной государственной поддержки именно функционирования регулярной помощи. Еще недавно те же президентские гранты вообще практически не давали денег на зарплаты сотрудников (к счастью, ситуация сегодня уже поменялась).
Но в любом случае грант – это проект на год. А что должны делать люди через год? Говорить подопечным: «Давай, до свиданья?»
Мы живем в основном на частные пожертвования. Но если про пожертвования на адресную помощь всем понятно, то тот факт, что надо платить зарплату людям, оказывающим социальные услуги, — психологу, юристу и т.д., а уж тем более менеджеру, организующему их работу, или пиарщику, который дает возможность узнать про фонд людям, — понятно далеко не всем. Я очень благодарна судьбе, у нас есть прекрасные доноры, которые как раз хорошо понимают: важно вложиться в оргструктуру, а уж все остальное мы сделаем сами. В провинции у НКО реально нет денег на менеджмент, и непонятно, как они продолжают делать свою работу.
У меня сейчас пять психологов и 200 обращений от семей со всей страны в год. Так мы и продолжаем работать, против всех законов физики и экономики, с вечным ощущением чуда. Но если у тебя ограничены ресурсы, то ты работаешь не на рост, а только на обеспечение потребностей и латание дыр.
У нас, например, до сих пор нет бесплатных помещений от города, мы снимаем офис на условиях коммерческой аренды. Нам предлагали несколько совершенно неподходящих вариантов — подвалов под капремонт, который мы не в силах делать. У фонда нет собственно офиса, есть помещение, где принимают родителей и детей, работают мастерские и так далее. Нет достаточных средств именно на управленческие кадры – а это, конечно, ограничивает возможности нашего роста.
В 2015 году появилось постановление правительства, с которого началась реформа сиротских учреждений. Детдома — место временного пребывания детей только на период до устройства их в семью. Ваш фонд повлиял на его принятие.
Да. Это решение было принято на Совете по вопросам попечительства в социальной сфере при Правительстве РФ, членом которого я являюсь. Нам удалось донести необходимость коренного пересмотра работы организаций для детей-сирот. Конечно, почву для этого решения много лет готовили и общественные деятели, и экспериментальные площадки на базе детских домов, работающих «не как все» еще с 90-х. Их успешный опыт, в том числе, стал основой того, что нам удалось объяснить правительству реалистичность и возможность проведения реформы в нашей стране. Сейчас общественный сектор растет и заставляет с ним считаться. Тут есть новая проблема, когда один общественный деятель приходит к чиновнику и говорит, что все должны жить вот так, а завтра приходит другой и рассказывает, что никто и никогда так жить не должен. И нет пока у нас четкого понимания, как формируется экспертиза, на каком основании надо оценивать предложения из общественного сектора.
Слышу сочувствие к чиновникам в голосе.
Абсолютное. Я совершенно не хотела бы работать в госструктуре, где сверху от тебя что-то требуют сделать быстро, при этом ты не знаешь, что делать и как проблему срочно решить.
Но может быть, просто чиновник должен разбираться во всем этом?
Чиновник должен разбираться во всем этом, но у нас нет и не было системы, когда человек приходит в сферу и растет в ней как специалист. У нас сильнейший дефицит профессионалов в государственном секторе. А одно из главных качеств профессионалов – умение опираться на экспертов, на исследования, на аналитику при принятии решений. Не принимать их «из головы», как это, увы, часто бывает.
Вы видите потолок тех изменений, которые вы как общественные деятели можете инициировать, на что способны влиять? Или этого потолка не существует?
Никакого потолка не существует. Мы должны стремиться к максимуму, когда у нас будет действительно социальное государство, несущее ответственность за благополучие людей, в частности нашей целевой группы — семей с детьми и детей, оставшихся по разным причинам без семьи. И, конечно, я не считаю, что есть какой-то потолок. Ни одна страна этого потолка не достигла, идеальной системы нет нигде.
Почему вы никогда не выдвигались на государственные должности по делам детей?
Ну нет же задачи всем идти в государственные органы. Мне кажется, я не вполне системный человек, мне сложно в границах бюрократических процедур, которые мешают добиваться цели.
То есть личное участие в политике для себя вы не рассматривали?
Мне кажется, то, что я делаю, и есть политика. Есть узкое понимание политики как борьбы за власть — за власть я не борюсь ни с кем. Но мы пытаемся поменять законы и общественное отношение к проблеме семьи в трудной ситуации — это, безусловно, участие в общественно-политическом процессе. Очень сложно представить, что человек, работающий в НКО, будет вне политики, потому что решение социальных проблем — ее часть.
Я понимаю, о чем вы спрашиваете. Я могла бы пойти в политику, если бы политика была лучшим инструментом по сравнению с НКО. Сейчас я не знаю партии, которая отвечала бы моим интересам, в которой я бы видела инструмент изменений. Если бы такая партия появилась, я не исключала бы для себя возможность участия в ее работе.
Вы рассматриваете свое избрание в Общественную палату РФ в 2017 году как карьерный рост?
Нет. Все мои общественные должности, участие в общественных советах — это такая дополнительная общественная нагрузка. Это способ больше делать. В Общественной палате у меня неоплачиваемый пост. Бесплатно помогаю государству, как и детям. Но, например, как член ОП я могу летать в регионы и разбираться в каких-то проблемных ситуациях на местах.
Вы писали у себя на Facebook о желании открыть федеральный центр в сфере поддержки семьи, что это за идея?
Это скорее реакция на то количество обращений, которые к нам поступают со всей страны. С каждым из них надо разбираться и искать помощь на местах. Но вот единого центра, где такую грамотную консультацию могли бы оказать семьям и детям, нет. Иногда достаточно проконсультировать, иногда надо ехать и разбираться, быть медиатором между семьей и чиновниками например. Как член ОП РФ я могу это делать – но, увы, только одна, в Общественную палату не записывают всех моих специалистов, а мои личные физические ресурсы очень ограничены. Мы как фонд имеем достаточно компетенции для того, чтобы открыть федеральный правозащитный центр в сфере поддержки семьи и детства. Он необходим, но сейчас у нас нет ресурсов, чтобы этот центр создать.
Все проблемы детей и семей, о которых вы постоянно говорите, прежде всего нужно знать государству, чтобы принимать решения. Но вы, например, вели блог на “Снобе”, вы постоянно выступаете. Зачем вам это, чего хотите от внешней аудитории, не связанной с проблемами сирот?
Любые изменения в государстве возможны лишь, если это важно и нужно обществу. Если оно меняет свое отношение к проблеме, то начинает влиять на перемены. Не бывает перемен сверху, уж точно не бывает устойчивых перемен, которые не разделяет социум.
Пока нам удобно, чтобы дети жили в интернатах, закрытые от нашего взгляда, — так и будет. Пока мы не готовы принять родителей детей, часто не очень симпатичных и не очень благополучных, и увидеть в них людей — не будет у государства никакого повода выстраивать полноценную систему помощи семьям в трудной жизненной ситуации.
И я хочу объяснить любым обычным людям, что у них есть ресурс помочь ребенку. Что с ними самими может произойти беда или что их помощь может понадобиться. Мы тоже верили поначалу, когда нам говорили в больницах, что у них лежат отказники из роддомов — а потом оказывалось, что эти дети приехали с полицией, их изъяли у родителей. Мы верили, что все это дети алкоголиков и наркоманов, но нет, люди могут попадать в разные трудные ситуации, и не всегда по своей вине, да даже если по своей – они остаются людьми и нуждаются в помощи.
Вы не считаете, что подменяете собой государство?
Ни в коем случае. Государство – это не только бюрократические структуры, это в первую очередь общество. И никакие бюрократические структуры не могут без внешних общественных структур — они нужны не только людям, у которых появились проблемы при столкновении с госорганами, но и самим госорганам для внешней экспертизы. Ни одна закрытая структура не может решать проблемы сама по себе.
Так что мы на своем месте, мы никого не подменяем. Наша задача – и общественный контроль, и помощь государству в исправлении пробелов, и прямая помощь людям, которые в ней нуждаются. Государство обязано гарантировать всем своим гражданам то, что прописано в Конституции, — права на достойную жизнь, образование, здравоохранение, работу, защиту. Наша задача как общества – поддерживать друг друга и вовремя показывать государству, где оно недорабатывает.
Но тогда на вас лежит часть ответственности за экспертизу и за принятые решения.
Мы не боимся этой ответственности. Если от нас будет какая-то польза, то свою часть работы мы сделаем. У нас есть задача, чтобы был результат, а не чтобы где-то сделать что-то вместо государства или, наоборот, никогда не делать, если вдруг у государства есть такая задача. Мы помогаем людям.
Справка
Фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам»
ведет четыре больших программы: «Профилактика социального сиротства», «Помощь детям в учреждениях», «Семейное устройство», «На стороне ребенка». В программы входит помощь семьям в кризисной ситуации, семьям с особыми детьми, в сотрудничестве с роддомами ведется проект профилактики отказов от новорожденных (к роженицам выезжает психолог); волонтерская наставническая помощь детям в интернатных учреждениях; поддержка усыновителей/опекунов/приемных родителей; поддержка родственной опеки и восстановления кровных семей; обучение сотрудников организаций, юридическая помощь подопечным, работа над изменениями в законах; и другие проекты и направления работы.
***
«НКО-профи» — проект Агентства социальной информации, Благотворительного фонда Владимира Потанина и «Группы STADA в России». Проект реализуется при поддержке Совета при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Информационные партнеры: журнал «Русский репортер», платформа Les.Media, «Новая газета», портал «Афиша Daily», онлайн-журнал Psychologies, портал «Вакансии для хороших людей» (группы Facebook и «ВКонтакте»), портал AlphaOmega.Video , Союз издателей «ГИПП».
