Интервью с Анастасией Залогиной, президентом фонда «Обнажённые сердца», – часть проекта Агентства социальной информации, Благотворительного фонда В. Потанина и «Группы STADA в России». «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с порталом «Вакансии для хороших людей» и изданием «Афиша Daily».
Работа в сфере культуры — это подвижничество
Расскажите о вашем образовании
Я окончила языковую школу и решила связать высшее образование с языками. В моем родном Петрозаводске на очень небольшое население целых три вуза — вариантов было много. Я остановила выбор на факультете романо-германской филологии.Затем, параллельно с первым образованием, начала изучать менеджмент в сфере культуры. На тот момент я планировала связать свою карьеру с театром.
В итоге вам удалось поработать в театре?
Я волонтерила — мой папа возглавлял театр в Петрозаводске. Там можно было быть полезным, особенно когда знаешь языки.Тогда же я впервые столкнулась с работой, связанной с изменением жизни. Пока училась в университете, подрабатывала переводчиком для зарубежных пар, которые приезжали усыновлять детей в Карелию. Я помогала им обустроиться в городе, объясняла бытовые вещи: им приходилось жить в городе по несколько месяцев, пока происходила установленная законом процедура усыновления.Тогда я впервые увидела, как живут дети в детдомах. Вот и получилось, что на первой своей работе я поняла, как это здорово, когда у детей появляются семьи. Тем более, что мы не работали с маленькими детьми: американские семьи усыновляли детей от пяти лет и старше, даже подростков. Никогда не разбивали семьи, всегда усыновляли всех братьев, всех сестер. Некоторые даже усыновляли подругу или друга, с которым ребенок был не разлей вода.
Как дальше развивалась ваша карьера?
В последствии я переехала в Москву и начала работу в театре Станиславского и Немировича-Данченко, в отделе зарубежных связей. Я работала еще при Владимире Георгиевиче Урине (гендиректор Большого театра, до 2013 года возглавлял музыкальный театр им. Станиславского) — это было безумно интересно, у нас был прекрасный коллектив.Отдел зарубежных связей занимался всеми взаимоотношениями с театральными коллективами музыкальных театров других стран. Я обожаю балет. Оперу понимаю меньше. Люблю театр. И я бы, наверное, еще долго работала в этой сфере, если бы не низкие зарплаты. К сожалению, работа в культуре — это роскошь или подвижничество для людей без материальной базы. Можно сравнить с ситуацией на Западе, когда в аукционных домах чаще работают дети из богатых семей. Я думаю, что работа в сфере культуры — это то, что не многие могут себе позволить.Я была вынуждена искать другие варианты. Моей следующей остановкой стала коммерческая организация — издательский дом, где я работала в отделе PR.
В издательских домах тоже не очень много платят?
Да, но по сравнению с театром мой оклад вырос в три раза. Я смогла съехать от своей тети, начать снимать квартиру вместе с подругой. Но быстро поняла, что долго я работать здесь не смогу — не было мотивации.
Знакомство со звездой
Вы намеренно решили пойти работать в фонд «Обнажённые сердца»?
Нет, я даже и не знала, что есть такой фонд. Тогда было не очень много предложений в НКО на российском рынке. Существовали ЮНИСЕФ, ООН, но туда попасть было крайне сложно. Но мне кажется, если загадать желание и искать возможность, обязательно ее найдешь.Однажды на выходе из метро я увидела Наталью Водянову на обложке журнала. Она была покрыта какой-то золотой глазурью, а материал о ней назывался «Золотой фонд». Я купила этот журнал: там было большое интервью, где Наталья подробно рассказывала о своем фонде.
Они искали сотрудников?
Нет, ничего подобного там не было. Наоборот: она рассказывала так, как будто это уже очень большая организация. Я прочитала и подумала, что там человек 60 работает.
Я нашла сайт фонда и отправила резюме — без особой надежды. Были ноябрьские праздники на носу. Я уехала в Петрозаводск и там решила проверить почту. Это был 2005 год, у меня был купленный с рук огромный ноутбук и дайлаповский интернет — подключались к сети очень долго. Когда загрузилась почта, я увидела, что мне ответили через два дня после того, как я написала.
Мы созвонились с менеджером, который помогал Наталье в Америке. Он сказал, что помощь очень нужна, и что Наталья будет скоро в Москве. Мы с ней встретились, понравились друг другу, и я начала сотрудничать с фондом как волонтер. В основном я работала переводчиком.
В тот момент в фонде кроме Натальи работали два человека, один из них в России, второй — в Нью-Йорке. Собственно, один из них не знал русского, а другой английского. Я помогала им общаться. Сайт существовал только на английском языке, его надо было перевести на русский. Это все длилось месяца четыре, потом меня взяли на постоянную работу.
Фонд: начало
Что вы делали, будучи сотрудником?
Меня назначили менеджером проектов, но проект у нас тогда был один. Мы строили игровой парк в Нижнем Новгороде.
Изначально Наталья хотела построить свой первый парк в Беслане (фонд начал работу вскоре после теракта в школе Беслана в 2004 году), но в первый год после трагедии этого сделать не удалось, поэтому Наталья перенесла активность в свой родной город.
Вам сложно было осваивать какие-то новые навыки, общаться со строителями, дизайнерами?
У нас былнепростой процесс выбора того, с кем начинать работу. Сначала наши попечители были готовы работать только с производителями импортного оборудования — это было очень дорого. Цены на наши парки очень многих удивляют. Но люди просто не представляют, сколько стоит качественное оборудование. Это не песочница с грибочком, а полноценный комплекс для разных возрастов и возможностей на очень большой территории.Я до сих пор очень рада, что мы все-таки остановили выбор на российском производителе. Хотелось сотрудничать с людьми, которые в России создают качественное игровое оборудование для детей. На момент нашего выбора это была единственная российская компания, у которой была вся европейская безопасность и качество. Эта компания продолжает ежегодно подтверждать всю сертификацию. Мы до сих пор сотрудничаем. И здорово, что они растут, создают новые рабочие места.
В 2007 году вы стали исполнительным директором, еще через шесть лет — доросли до президента фонда. Сможете резюмировать эти годы?
Собственно, все эти годы у нас шло бурное развитие. Мы сами собираем деньги, формируем программы.Это интересно, никогда не скучно, но часто рискованно. Из-за этого всегда страшно наращивать административную часть. Ты нанимаешь людей, но нет уверенности в том, что до конца ближайшего года сможешь всем платить зарплату.Раньше у Натальи была идея, что все деньги нужно быстрее потратить, построить игровые парки, да побольше, чтобы средства не залеживались. Чтобы никто не сказал, что мы их придерживаем или используем не по назначению. Да и законодательство строго определяло необходимость расходовать все полученные средства до конца календарного года. Сейчас мы понимаем, что если бы тогда были развиты финансовые инструменты для НКО, нам бы стоило ими воспользоваться.
В 2011 году стартовала наша вторая программа по профилактике сиротства «Каждый ребенок достоин семьи», появился центр поддержки семьи «Обнаженные сердца». Мы начали передавать собранные нами средства организациям, которые помогали семьям детей с особенностями развития.
Как вы проводили экспертную оценку их работы?
Мы достаточно быстро поняли, что без внешней экспертизы не справимся. Расходовать деньги неэффективно тоже не хотелось. Тогда мы начали искать экспертов в области детского развития — людей, которые не замкнуты на российских опыте и реалиях, а знакомы с тем, что происходит в мире и котируются как специалисты за пределами России. Поиск, на мой взгляд, увенчался успехом.
Игры со смыслом
Вы начинали с игровых парков. Какими новыми смыслами наполнился этот проект за 14 лет существования?
Мы еще больший упор сделали на инклюзии, чтобы еще больше самых разных детей развивались через игру и общение. Игра — это очевидная детская потребность. Если разные дети будут проводить время вместе, это повлияет на то, каким станет наше общество.
Вы сталкиваетесь с проявлениями неприятия к детям с инвалидностью?
Естественно. Чаще всего неприятие провоцируют родители, которые воспитаны в другое время, в других условиях. Да, такие события очень портят настроение. Но мы не можем никого принуждать.
Мы только создаем места и пространства, где возможна инклюзия, возможно принятие, размещаем на наших объектах информационные щиты о важности и инклюзии, о том, какое оборудование предназначено для разных возрастов и разных физических возможностей.
Ответственное донорство
Игровые площадки — это то, что понятно широкому кругу людей. Но в программе «Каждый ребенок достоин семьи» вы развиваете более сложные темы: помощь детям и молодым людям с расстройствами аутистического спектра и другими особенностями развития, сопровождаемое проживание… Как вы доносите это до доноров и селебрити, которых привлекаете к работе?
Селебрити в основном очень отзывчивые люди. Я даже не могу вспомнить, отказал ли кто-либо хоть раз в просьбе провести мероприятие, дать комментарий или выступить. Мне кажется, что люди эмоционально откликаются, не всегда даже понимая, что мы делаем.
Но если говорить о донорах индивидуальных и корпоративных, то им сложнее понимать очень многие процессы. Как лечить то, что не лечится? Как проводить профилактику, если предупредить появление некоторых нарушений в принципе невозможно?
Очень сложно донести концепцию того, что есть люди, которым нужна помощь всю жизнь. Вообще в России тема качества жизни очень сложно воспринимается. Мне кажется, в нашей ментальности иногда сложно найти место элементарным вещам.
Из чего, по-вашему, складывается качество жизни?
Это возможность правильно и полноценно есть, спать достаточное количество часов, пользоваться туалетом, иметь крышу над головой и возможность сделать выбор: сказать “да” или “нет”, “хочу” или “не хочу”. Это элементарные простые вещи, мы пользуемся ими каждый день, если хоть одну из них у нас отнять, качество нашей жизни существенно изменится в худшую сторону.Возможности высыпаться, например, часто нет и у обычных офисных сотрудников.Это несравнимые вещи. Люди не спят по разным причинам. Есть люди с расстройствами, которые не спят из-за своих расстройств. А когда ребенок не спит — его родители тоже не спят. В результате мы видим семью в затяжной, глубочайшей депрессии, которая возникла из-за того, что люди просто не высыпаются годами.Нас часто не понимают, когда мы говорим, что помощь нацелена на отладку самых простых механизмов и на помощь не только ребенку с особенностями развития, а всей его семье.
Тихая борьба
Если говорить о профилактике: вам приходится бороться с мракобесием из разряда «прививки вызывают аутизм»?
Официально у нас очень цивилизованная позиция на этот счет. Хотя, конечно, иногда устаешь от количества мракобесия так, что хочется взять дрын и пройтись с ним по стране.
Но как организация мы действуем взвешенно: не боремся, а информируем. Мы не устаем повторять информацию и разрушать мифы, в том числе по поводу прививок. Нам не сложно созвониться со СМИ, которое в очередной раз выдало странную информацию, и попросить дать опровержение. Это, конечно, борьба, но очень спокойная, медленная и тихая.
Как вы выбираете организации для сотрудничества?
Есть много организаций, которые, например, оказывают услуги за деньги. Они тоже некоммерческие по своей организационно-правовой форме. Мы сотрудничаем с ними и общаемся. Но шанс, что такая организация получит от нас средства на свое развитие, крайне малы.
Я понимаю, что людям надо на что-то жить. Но получается, что эффективная помощь достается только очень-очень состоятельным людям. И даже они могут взвыть в какой-то момент из-за недоступности бесплатной помощи.
Я говорю о помощи, которая в западных странах осуществляется за счет страховых компаний или государства, а для людей она бесплатна. Мы должны к этому стремиться. И мы будем поддерживать только те организации, которые оказывают бесплатные услуги для родителей и для детей.
Вся Россия
Вы обучаете людей из регионов?
Мы и в самих регионах обучение проводим. Но не сказать, что Москва блещет знаниями в нашей сфере, отнюдь. В Москве хорошие специалисты больше зарабатывают — это факт. Создавая службу, мы думаем, как будем конкурировать с точки зрения зарплат.Я хочу отдать должное специалистам, работающим в наших проектах — и молодым и тем, кто уже годами работают в системе коррекционной педагогики и дефектологии: они очень быстро учатся. Люди быстро перестраиваются, загораются, начинают работать по-другому. Самое главное, что всех мотивирует – это результат.
Хотя в информации нашей сфере очень сложно ориентироваться. И доступ к исследованиям есть не везде. К тому же в России, я боюсь, к специальной педагогике не относятся как к науке.
В прошлом году была конференция, которую проводит Федеральный ресурсный центр аутизма совместно с Московским психолого-педагогическим университетом. Все официальные письма заканчивались пожеланием творческих успехов. Люди относятся к педагогике и психологии как к свободному творчеству. Ну так, как корабль назовешь…
Взрослая жизнь особых людей
В одном интервью прошлых лет вы сказали, что должны появляться смелые бизнесмены, которые будут брать на работу людей с ментальными нарушениями. За это время что-то изменилось?
Не могу сказать, что изучаю этот рынок как эксперт. Но понятно, что нужен системный подход. Нам еще предстоит рассказывать бизнесу о преимуществах такого подхода к составу сотрудников.
Недавно мы были в Катаре, где нам показывали, как молодые люди с тяжелыми нарушениями работают для компании Qatar Airways. Они сортируют и компонуют наборы косметики, которые выдают пассажирам бизнес-класса. Прекрасная задача для низко-функционирующих людей.
Женщина, которая этим процессом руководит, настоящий энтузиаст и прекрасный спикер. Я мечтала бы, чтобы она приехала, например, на Петербургский международный экономический форум. Но российскому бизнесу малоинтересно слушать о благотворительности. Нужны спикеры, которые расскажут, что привлечение к работе разных людей — это не акт жалости. Что люди с тяжелым нарушениями могут стать частью экономики и бизнес выиграет от этого. Но что касается государства — не знаю, как его убеждать.Сейчас это тема печальная. Мы видим много взрослых людей, которые социально не адаптированы и находятся в тяжелом состоянии просто потому, что никакой помощи не получали в детстве, ими никто не занимался.
Это просто страшно представить: человеку может быть под 30, он интеллектуально сохранен, но не получил нормального образования и работы, потому что не имел возможности коммуницировать с миром. Когда это осознаешь, становится страшно. Именно поэтому — я еще раз подчеркиваю — нужна ранняя интенсивная помощь. И не два раза в неделю, а каждый день. Могу привести статистику из Штатов: из-за отсутствия ранней помощи 70% людей с РАС оставались невербальными, а с ее приходом в жизнь маленьких детей невербальных стало только 25%.
Что нужно сделать, чтобы облегчить жизнь ваших подопечных?
Отказываться от всего бессмысленного. Мы говорим об этом на каждом углу: люди тратят время и деньги на бессмысленные действия.Например, при работе с РАС есть такая вредная штука — холдинг терапия: когда ребенок с РАС или гиперактивностью пытается вырваться, а педагог хватает его и держит. Ребенок орет, плачет, кусается, вырывается, но его не отпускают, пока он не дойдет до физического изнеможения. Мы уже седьмой год рассказываем родителям и педагогам о том, что этот метод не работает, что он вреден.
Команда профессионалов
Сейчас у вас международная команда?
По большей части мы находимся в Москве, наша команда работает в юридическом поле России.
Но многие ваши сотрудники получили образование в зарубежных вузах. Как вам удается привлекать котируемых специалистов?
Нам повезло. Очень многие к нам сами постучались в момент, когда им захотелось более осознанной, важной и понятной деятельности. Вообще искать людей сложно. Но, как показывает опыт многих НКО, все-таки можно. Могу смело утверждать, что со временем стало больше осознанных соискателей.
Вы работаете в фонде уже 14 лет. Как удается столько лет трудиться на одном месте?
Мне в этом смысле, конечно, повезло. Во-первых, всегда ширится линейка проектов. Мы что-то новое без конца обсуждаем, находимся в процессе адаптации под наш контекст, реальность.
С другой стороны, мы постоянно зависим от изменений. Внутренне тоже меняемся, команда растет. Если раньше мы были больше семейным кругом, то сейчас люди приходят с хорошим профессиональным уровнем и другими корпоративными привычками. С Натальей Водяновой работать тоже невероятно интересно. Она визионер и постоянно привносит новые идеи.
Мы уже стали старше, основательнее. Пытаемся часть идей совместно отбрасывать, потому что понимаем, что надо расставлять приоритеты, распределять силы. Не хватает ресурсов. У многих из нас часть жизни проходит в дороге. У меня чемоданы, можно сказать, всегда наготове.
Как боретесь с выгоранием?
Меня поддерживают перемены: у людей, с которыми мы работаем, у их родителей, у специалистов.Дети и родители стали другими. Когда мы начинали, родители были совсем поникшие, под гнетом жизненных обстоятельств и полного отсутствия разумной помощи. Сейчас семьи чаще остаются полными, родители понимают и формулируют, что нужно их ребенку. У них больше жизненной уверенности и силы. Это радует.
«НКО-профи» — проект Агентства социальной информации, Благотворительного фонда В. Потанина и «Группы STADA в России». Проект реализуется при поддержке Совета при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Информационные партнеры — журнал «Русский репортер», платформа Les.Media, «Новая газета», портал «Афиша Daily», онлайн-журнал Psychologies, портал «Вакансии для хороших людей» (группы Facebook и «ВКонтакте»), Союз издателей «ГИПП».
