Интервью с директором центра помощи семьям, находящимсяв трудной жизненной ситуации, «Китеж» – часть проекта Агентства социальной информации и Благотворительного фонда Владимира Потанина. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с порталом «Вакансии для хороших людей».
Интервью с директором центра помощи семьям, находящимсяв трудной жизненной ситуации, «Китеж» – часть проекта Агентства социальной информации и Благотворительного фонда Владимира Потанина. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с порталом «Вакансии для хороших людей».
Алена, в вашем профиле на Facebook указано, что вы изучали прикладное программирование, филологию, туризм. Сколько у вас образований?
Высшее полностью оконченное только одно – социокультурный менеджмент и туризм. Я защитила диплом на тему продвижения Ярославской области с использованием народно-художественных промыслов, как мастер ростовской финифти.
Как вы выбирали эту профессию?
Я жила в Рыбинске Ярославской области, провинциальном городе. Я попала туда в подростковом возрасте, с родителями, когда папа демобилизовался после службы на севере.
Папа очень хотел, чтобы я получила высшее образование. Он выписывал кучу научных журналов. Когда я росла, читала журналы «Наука и жизнь», «Знание — сила», «Техника – молодежи». Единственный институт, который был у нас в Рыбинске, — авиационный. Папа решил, что мне нужно поступить на программирование. Мне пришлось пойти учиться туда, хотя я не имела склонности к авиаинженерии.
Я поступила, окончила 1 курс, сдала высшую математику, поняла, что это не мое, перевелась в Ярославский государственный педагогический институт на филологический факультет на заочное отделение. Отучилась около двух лет и ушла в декретный отпуск.
В это же время я пришла к церкви («Китеж» изначально создан на монастырском подворье. — Прим. АСИ), мы переехали в Ростов Великий, у меня родилась дочь. Это были 90-е годы, когда не было денег и условий заканчивать вуз.
Чем вы зарабатывали на жизнь в 90-е?
Я начала учиться у мастеров иконописи и почти 20 лет, до 2009 года, писала былинные, сказочные, иконописные миниатюры. Обычная живопись и иконопись не похожи, у них разные законы и перспектива. Я ездила советоваться к отцу Зинону в Псково-Печерский монастырь, к местным ярославским художникам, читала книги, делала прориси икон.
Но позже я поняла, что невозможно — в финансовом смысле — прожить, занимаясь ремеслом. Были периоды, когда вообще денег не было. Иконописец по горячей эмали – это достаточно высокотехнологичная профессия. Например, закупаешь партию эмали, а она бракованная, пытаешься писать, а эмаль начинает пузыриться, лопаться, готовая работа идет в брак. Я поняла, что не могу позволить себе экспериментировать, у меня подрастали дети, их надо было учить.
Я начала искать профессию, чтобы она мне нравилась и приносила хотя бы минимальный доход.
Вы сказали, что в это же время, в 90-е, пришли к церкви. Каким вам запомнился этот период с точки зрения воцерковленного человека?
Я активно занималась в приходе общественной деятельностью, мы ставили рождественские и пасхальные спектакли, я сама шила костюмы. Помню, покупали в цветочных магазинах блестящую фольгу, делали какие-то короны.
Поскольку я человек любознательный, в три года научилась читать, была книжным маньяком всегда. Мой духовник давал мне целую пачку литературы каждую неделю и просил поделиться с ним мнением о прочитанном, поскольку ему самому читать было некогда.
В нашем приходе было больше ста детей, сейчас все выросли, уже сами родители, им по 25-30 лет. Я до сих пор общаюсь с некоторыми из них. Многие из них люди состоявшиеся, например мэр города Ростова, депутаты городской думы.
Вообще, у нас был достаточно интеллектуальный приход. Отец Сильвестр, мой духовник, привлекал много разносторонних людей, интеллектуальную элиту, спортсменов, актеров, приезжали люди из Москвы, Санкт-Петербурга, даже из-за границы. Наверное, это был период становления церкви.
Тогда в церковь пришло много людей, которые имели светское образование. Я знала много священников Ярославской епархии, которые были физиками, инженерами, архитекторами, математиками. Отец Сильвестр преподавал в Санкт-Петербургском (тогда Ленинградском) университете математику, знал Бориса Гребенщикова.
Это был период, который мы вспоминаем с ностальгией, потому что сейчас церковь сильно изменилась. Идет консервативная волна, которая мне очень не нравится. Попытка втягивать церковь в политику, сращивание с ультраконсерваторами – это общемировой процесс, наша церковь этого не избежала, к сожалению.
Как появился центр помощи женщинам, пострадавшим от насилия?
Один из моих хороших друзей, крестный моего сына, с которым мы были в одном приходе, переехал в Москву, это было в 2011-2012 годах. До переезда он был у отца Сильвестра послушником, потом стал наместником монастыря. В Москве по состоянию здоровья он уже не мог возглавлять монастырь, попал в тихое подмосковное подворье.
Владыка Савва, тоже побывавший в Ярославской епархии, сказал насельникам и насельницам монастыря: поскольку вас такое прекрасное живописное место, вы не должны просто жить здесь и не выполнять никакой социальной функции.
Владыка Савва тогда же познакомился с Мариной Писклаковой-Паркер, которая многие годы возглавляет центр «Анна» (в 2016 году внесен Минюстом в список организаций, выполняющих функции иностранных агентов. — Прим. АСИ). Она рассказала, что женщинам с детьми, пострадавшим от насилия, подчас некуда пойти. И он, как человек восприимчивый, решил, что раз есть такая проблема с отсутствием шелтеров (временных убежищ. – Прим. АСИ), то почему бы социальную активность не направить на это.
Когда мне в начале 2013 года предложили заняться центром «Китеж», церковь еще считала проблему домашнего насилия актуальной, проводились Рождественские чтения по ней.
Я познакомилась с воцерковленными людьми, которые тоже занимались этой темой. Это Елена Зенкевич из Белорусской православной церкви, Маргарита Нелюбова из Отдела внешних церковных связей Московского патриархата. Тема оказалась для меня настолько сложной, что я решила, что первый год мы будем просто учиться.
То есть год вы посвятили изучению проблемы насилия? Чему и у кого вы учились?
Да, мы поняли, что прежде чем начать работать, нужно будет потратить определенное время на обмен опытом, понимание того, что происходит с психикой женщины, как проблема насилия соотносится с церковными канонами. Нельзя работать с жертвами домашнего насилия вне знания, что такое гендерная теория, социологические аспекты проблемы. Сейчас я вижу, что создаются новые кризисные центры, часть из них начинает работать, не видя некоторых вещей, лежащих на поверхности, например теории цикличности домашнего насилия, объясняющей многие закономерности в поведении людей.
Цикл насилия — теория Л.Э. Уокер, согласно которой отношения в абьюзивном союзе проходят по кругу стадии: напряжение — насилие — примирение — спокойствие. Со временем цикл проходит быстрее и насилие происходит чаще.
Я стала активно читать книги, проходила обучение в центре «Анна». Тогда они еще не были иноагентами, у них была возможность собирать кризисные центры со всей России на обучающие семинары. Приезжали зарубежные партнеры. Одной из первых, кто объяснил мне основы теории домашнего насилия, была Мария Мохова, возглавлявшая центр «Сестры», к сожалению, ее сейчас нет в живых.Она была человеком редкого ума и обаяния.
Когда мы стали с женщинами работать и применять полученные знания, мне многие клиентки говорили: «Откуда вы всё знаете? Всё именно так и было». Тогда мы убедились, что теория работает, что мы можем основную линию поведения женщины предсказать.
Что еще для вас было важно сделать, прежде чем приступить к работе?
Обменяться опытом с другими кризисными центрами. Мы ездили в государственные кризисные центры «Спасение» и «Надежда» (оба из города Химки). Мы посмотрели, как у них организованы документы, какие есть правила проживания, спросили, с какими самыми обычными проблемами сталкиваются.
Были в «Доме для мамы» — они были тогда единственным церковным центром. Нам понравилось, что они не занимаются активным воцерковлением. Мы много полезного взяли от них, например как заключать договоры с женщинами, вести ведомости выдачи продуктов и гуманитарной помощи.
Всё это важно, потому что на каждые 10-20 человек попадается такой, который скажет, что ничего не получал. Человек, переживший ситуацию насилия, сильно травмирован, из-за чего он иногда ищет выход негативным эмоциям и может даже обвинить помогающую организацию или ее сотрудниц.
Погружаясь в проблему, я потихоньку начала знакомиться с адвокатскими организациями. Адвокаты Мари Давтян, Ольга Гнездилова, Юлия Антонова сказали: если будут сложные кейсы, а у женщин нет денег на защиту, перенаправляйте их к нам. Они бесплатно вели самые серьзные случаи. Всё это обучение и погружение в тему было необходимо, чтобы понять, как выстраивать взаимодействие с госструктурами, полицией, что мы можем, что не можем.
Как «Китеж» работал и помогал в первое время?
Сначала мы делали так: брали 50% женщин в трудной жизненной ситуации, а 50% — жертв домашнего насилия. В первые годы люди не знали, что есть такой центр «Китеж», поэтому если к нам обращались женщины в трудной жизненной ситуации, мы им не отказывали.
Часто, изучив биографию женщины, мы узнавали, что она пережила или переживает насилие, но это для нее самая обыденная вещь, которую она не считает насилием. Мы, конечно, стали вести активную работу с журналистами, которых к нам призжали десятки, задействовали не только светские, но и церковные каналы. Я в 2015 году была на съезде соцработников православной службы помощи «Милосердие», выступала там и рассказала, что есть такой центр, что мы готовы принимать женщин. Были выступления на телеканале «Спас». Потом стали взаимодействовать с фондом «Волонтеры в помощь детям-сиротам», приютом «Теплый дом», другими приютами, обмениваться клиентками.
Два года назад «Китеж» выступил с инициативой организовать коалицию приютов Москвы и Московской области, чтобы как раз была возможность перенаправить клиенток в другие приюты. Какие еще возможности дает коалиция?
Мы почувствовали потребность в координации действий, потому что увидели, что есть ниша. Когда женщина звонит, просит помощи, а у нас в «Китеже» нет мест, я не могу просто взять и отправить ее на улицу, поэтому мы и создали коалицию приютов Москвы и Московской области. Это общий чат, где проверенные приюты, куда женщина может приехать. Многие из этих приютов я посещала лично, знакомилась со специалистами, мы обсуждали общие проблемы.
Это был прорыв, потому что мы все вместе стали вести общую базу клиентов. Знаете, бывают уже такие профессиональные попрошайки, которые могут годами перемещаться по приютам. У нас была женщина, которая семь лет кочевала из одного в другой, была очень убедительной. Когда она от нас стала выписываться, мы нашли про нее публикации в СМИ, поняли, что такую проблему с профессиональными попрошайками надо обсуждать. Дело в том, что в данном случае годами нарушаются права ребенка, это не может быть бесконечным процессом.
Алена, вы человек творческий. Любите книги, ремесло, работали художником. Почему в вас так откликнулась тема домашнего насилия?
Мой первый брак был не очень удачным. Я из него вышла с заниженной самооценкой, мне понадобилось какое-то время, чтобы восстановиться.
Кроме того, многие люди из нашего прихода восприняли новость о моем разводе негативно. Говорили очень неприятные мне вещи, что развод плохо характеризует меня как христианку, что нужно было терпеть…
Поэтому когда я начала заниматься кризисным центром, поняла, что многие воцерковленные женщины живут примерно в таких же условиях какого-то замкнутого церковноприходского социума, а значит, будет давление со стороны людей, которые скажут, что надо терпеть. Но женщины должны понимать, что если в семье происходит насилие, то это очень сильно повлияет и на их самооценку, и на психику их детей.
При этом очень многие священники говорят про потерпеть и помириться с мужем, и иногда даже не потому, что это соотносится с элементами догматики, а, наверное, это наше общее наследие терпимости, невыноса сора из избы. Это трансляция бытовых стереотипов.
К сожалению, изрядная часть любой религиозной культуры срастается с патриархальными установками. Сейчас мои взгляды, конечно, сильно изменились, я много читала, изучала теорию и практику социальных процессов.
Я считаю себя радикальной феминисткой. Это позволяет при анализе многих ситуаций, особенно случаев домашнего насилия, видеть их настоящие причины и возможности выхода из них.
Поэтому вы решили, что центр «Китеж» будет светским, несмотря на то, что инициатор создания — монастырь?
Устав организации полностью светский. В правилах проживания и договоре тоже нет ни слова про религию. У нас нет цели воцерковлять людей. Как говорил отец Серафим в интервью, нет смысла делать это за 2-3 месяца, что находится у нас женщина. Когда женщина сюда попадает, она должна просто элементарно прийти в себя, убедиться, что вокруг безопасная обстановка, что ей ничто не угрожает. Базовая потребность человека – безопасность, ее мы и стремимся дать в первую очередь. Потом женщины начинают восполнять ресурсы, работая с психологами, обретать самостоятельность.
Еще нужно учитывать, что 30-40% женщин, которые к нам поступают, — мусульманки, а вообще есть буддистки, католички, протестантки, атеистки.
За все время работы у нас было два-три случая, когда женщины крестились. Священник крестит только тогда, когда они уже готовы к самостоятельной жизни, выписываются из центра, чтобы не было такой связи, мол, я у вас крестилась, а вы меня подольше за это подержите.
Одна женщина долго ходила исповедоваться, а потом спросила, разрешим ли мы ей за это подольше пожить. И священник почувствовал себя использованным.
Что женщинам дается сложнее, когда они попадают к вам?
Им тяжело соблюдать правила жизни в центре. Представьте, вы взрослый человек, попадаете в ситуацию, когда тебе говорят: «Почему посуду не вымыла? Не сказала, что куда-то уходишь, поздно пришла? Не собрала игрушки вместе с другими мамами?» После того как женщина жила сама и руководила своей жизнью, оказаться в месте, напоминающем пионерский лагерь, сложно.
Что интересно, правила проживания в приютах по всему миру очень похожи. И там написано, что один из сложных моментов — что сейчас твоей жизнью будут руководить другие люди. Они будут требовать соблюдать дисциплину. Очень непросто кому-то подчиняться. При этом важно, чтобы человек не видел в нас такого же абьюзера, как ее муж или, допустим, родители, поэтому недопустимо подавлять волю.
Так что еще одна часть работы – мы за женщин не принимаем решений, даем варианты выбора. Хотя иногда они неосознанно провоцируют. Звонят и спрашивают, как лучше сделать. А мы обсуждаем, какие есть варианты. Есть люди, которые не привыкли брать на себя ответственность, их нужно этому научить.
Когда вы начинали работать в благотворительности, что вы поняли для себя про мотивацию?
Когда открываются новые кризисные центры или приходят новые сотрудницы, появляются волонтеры, часто у них большое искушение быть спасателями. Тут важна правильная мотивация работы в нашем секторе – не быть Бэтменами. Также опасно работать людям с незалеченными душевными травмами. У нас были сотрудники, которые выгорали и уходили, потому что они хотели причинить людям добро и идеализировали клиенток, а потом разочаровывались.
Просто нужен профессионализм, не надо каждый раз изобретать велосипед, создавая новый приют или телефон доверия. Всё уже придумано до нас, иди и учись, российское и международное сообщество всему научит и поддержит.
Я проходила стажировки не только в российских центрах (Екатеринбург, Псков, Санкт-Петербург), но и в Венгрии, Франции, Грузии, наш психолог Надежда Замотаева была в шелтерах в США. Правила везде очень похожи, во многих странах даже более строгие: есть контроль над финансами, тратами, наказание за раскрытие адреса и прочее.
Расскажите про команду вашего центра.
В центре есть я, бухгалтер, два администратора, координатор Нина Дерябина, группа психологов-волонтеров, которыми руководит Надежда Замотаева, она же работает [исполнительным] директором центра «Сёстры». Остальные сотрудницы приходят к нам на проекты – если мы выигрываем грант, то они получают зарплату за определенную указанную в проекте деятельность, обычно это элементы реабилитации женщин и детей.
Фото: Слава Замыслов/АСИ 
Фото: Слава Замыслов/АСИ
Конечно, нам нужны еще люди, нужен фандрайзер, который будет работать с бизнесом, но пока мы не можем оплачивать его труд. Замкнутый круг: пока ты не найдешь деньги на зарплату фандрайзера, ты не найдешь финансирование на деятельность центра.
Сейчас все дополнительные средства, что мы привлекли, тратим на жилье и питание для женщин. Очень сильно увеличилось количество обращений: иногда за период пандемии у нас одновременно жили до 40-45 человек в четырех-пяти разных локациях. Конечно, нужен бы и водитель, но пока за рулем я одна, автоволонтеры на вес золота. Нужен постоянный мелкий бытовой ремонт, так как дети все ломают.
Борьба с бытовым насилием стала одной из наиболее обсуждаемых тем в 2020 году. Как вы пережили этот год, с какими результатами?
За 2020 год мы разместили в три раза больше женщин и детей. Когда началась пандемия, мы создали другие места расселения. Это номера в гостиницах, арендованное жилье, кризисные квартиры в Ярославской области. Мы нашли дополнительные средства, чтобы арендовать жилье.
Центры «Сёстры» и «Анна» помогли нам с привлечением доноров, написанием фандрайзингового плана и нескольких заявок на гранты. Немецкое посольство предоставило нам большую партию гуманитарной помощи, продовольствие. Во многом удалось со всем справиться благодаря профессиональному комьюнити, которое у нас есть.
Конечно, было очень много работы. Домой я приезжала каждый день около полуночи.
Изрядная часть работы кризисного центра выполняется за счет личных ресурсов сотрудников. Сложно не вовлекаться, не отдавать кусочки своей души. Эмоциональная отдача – самая дорогая и ценная вещь. В один прекрасный день я поняла, что не вывожу, не могу больше. У меня нет сил и возможностей.
И что вы сделали?
Я ушла в отпуск и решила перезагрузиться. Весь январь я была в санатории.
У вас не было желания куда-то спрятаться и уйти, чтобы темы насилия больше не было в вашей жизни?
Мне уже достаточно много лет, я бабушка двух внучек. Конечно, я думала, что не всю жизнь буду этим заниматься. Я бы хотела, чтобы у меня была команда, которая бы работала без меня. А я бы открыла какую-то социальную гостиницу, возможно, мы бы занялись изготовлением сувениров, чтобы зарабатывать деньги на кризисные центры.
Да, возможно, я бы хотела заняться социальным предпринимательством. Когда я еще работала в монастыре, мы организовывали творческие мастерские, изготовление сладостей, пирожков, сувениров. Мне кажется, это было бы и для самих женщин полезно, такая арт-терапия. Это возможность помочь им выйти на экономическую независимость.
Еще бы я хотела обобщать результаты наших исследований, посмотреть, скольким людям мы помогли, проанализировать проделанную работу. Может быть, смогу заняться супервизией других кризисных центров, обменом опытом, на это очень большой запрос. За год мы встречаемся и плотно работаем с 8-10 организациями.
Вы уже семь лет работаете в некоммерческом секторе. Какие открытия вы сделали для себя?
Здесь очень хорошая профессиональная поддерживающая среда. У меня изначально очень важный жизненный запрос — это общение с умными, интересными людьми. Когда я пришла в НКО, я попала именно в такую среду. Тебе важно услышать мнение других профессионалов, чтобы они вовремя тебя поправили, если ты делаешь что-то не так.
Один из бонусов профессии – я не вижу конкуренции в нашем секторе. У нас столько клиенток, что на всех хватит. Когда нам говорят, что мы молодцы, хорошо работаем, мы отвечаем, что не смогли бы работать сами, без таких партнеров, как центр «Анна», «Сёстры», «Волонтеры в помощь детям-сиротам», без наших адвокатесс.
Когда вы узнали, что организацию «Насилию.нет» признали иностранным агентом, что вы почувствовали?
В период пандемии центр «Насилию.нет» взял на себя не только координацию помощи, но и информационную работу, скорее всего, от этого они и пострадали. Очень жаль, что их признали иноагентами. Их работа дополняет нашу – ведь, как начался ковид, у нас было столько работы и обращений, что мы даже обновление сайта нашей организации забросили.
Вообще, что касается информирования, нам важно не раскрывать, где мы находимся, но при этом как-то пиарить себя, чтобы о нас знали. Есть очень настойчивые мужья, которые могут по малейшим признакам определить, где находится женщина. У нас был случай, когда одна клиентка выложила фотографию в соцсети из центра, где был элемент декора окна. И муж смог найти, где это. Он приехал из Питера, пытался вломиться в центр через окно. Женщины на тот момент уже там не было.
Вы смотрели сериал «Большая маленькая ложь»?
Да, мне он очень понравился, одна из героинь при помощи грамотной работы психотерапевта пытается осознать, что то, что с ней происходит, — насилие. Вообще, я люблю смотреть сериалы в свободное время. Но в силу того, что на работе много неприятных сюрпризов, я стараюсь выбирать те, где нет гнетущего напряжения.
Недавно я посмотрела несколько американских подростковых сериалов, понравилось, что там объясняют девочки сами друг другу, что такое харассмент, что такое сексизм, где начинается то, что терпеть нельзя, – насилие. У нас до такого еще далеко. Я думаю, что молодое поколение, которое сейчас растет, будет понимать, что такие вещи недопустимы.
На сайте центра «Китеж» есть короткий опросник под названием «Помоги себе», позволяющий проверить, нет ли в семейных отношениях признаков насилия или давления.
Сейчас в НКО обсуждается тема, что нужно учитывать мнение благополучателей, поддерживать с ними связь, возможно, они могли бы стать вашими донорами. Как вы считаете, те женщины, которые получили помощь центра и встали на ноги, могли бы помочь в реализации вашей мечты по созданию социальной гостиницы?
Люди по-разному реагируют на бесплатную помощь. Кто-то говорит: «Давайте я, как деньги заработаю, вам деньги отдам». А я отвечаю: «Давайте, когда у вас все будет хорошо и вы будете считать, что в жизни есть неоплаченный долг, тогда вы встретите человека, которому нужна помощь, вы просто ему поможете. Вот так нам можно вернуть долг». У нас бывали женщины, которые спустя два года звонили и говорили: «А можно я немного денег пришлю, чтобы на Новый год девчонки купили себе торт и шампанское?»
Мы должны стремиться к тому, чтобы добро умножалось, чтобы люди видели, что есть те, кто помогает безвозмездно. Их можно отблагодарить – стать такими же неравнодушными людьми.
