Интервью с директором ассоциации «Благополучие животных» — часть проекта Агентства социальной информации и Благотворительного фонда Владимира Потанина. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе.
Я прочитала в одном из ваших интервью, что история зоозащиты для вас началась с того, что вы подобрали песика на улице. Как закончилась эта история?
Барни живет в Мюнхене, уехал в Германию. Я его сначала определила в приют, ничего не зная про приюты, он через четыре или пять лет был расформирован, и мой Барни попал в Кожуховский приют, стал там звездой. Там волонтер, который присматривал за ним, многих животных отправлял за границу. Нашлась для него семья в Германии. Они присылают фотографии, как он бегает на газонах абсолютно счастливый, спит на диванах, у собаки удалась жизнь.
Почему вас это настолько поразило, что вы решили заняться бездомными животными?
Я не знаю, мне кажется, это была судьба. Ты же видишь много собак на улице. Но я его разбудила, он побежал лаять на машины, и я поняла, что подвергла его опасности.
Самое сильное впечатление на меня произвело то, что когда я его отдавала в приют, оттуда вышла волонтер и сказала мне: «Ну, вы же его не оставите?» Это манипуляция, но на меня сработало, я поняла, что не могу его оставить. Я начала ездить в Выхино, несмотря на то, что жила на Мосфильмовской (другой конец Москвы. — Прим. АСИ). Я с ним сроднилась. Думаю, с животными, как и с людьми, случается мэтч (совпадение взглядов, целей, ценностей, обстоятельств. — Прим. АСИ). С ним произошел этот мэтч, несмотря на то, что он был безалаберный и очень экстравагантной внешности.
Вы на тот момент работали в музейной сфере. Можете немножко побольше об этом рассказать?
Я закончила МГУ, истфак, отделение истории искусства. Начала работать на четвертом курсе в разных музеях: ассистентом, экскурсоводом, делала выставки.
После университета я попала в Центр имени Грабаря (Всероссийский художественный научно-реставрационный центр имени академика И.Э.Грабаря. — Прим. АСИ), который занимается реставрацией и экспертизой. Туда привозят вещи из разных музеев, для того чтобы подтвердить подлинность работ. Плюс бабулечки, которые находят у себя что-нибудь в закромах, и коллекционеры.
Вы, как в голливудских фильмах, отличали подлинники от подделок?
В голливудских фильмах всё неправда. Всё намного интересней. Мы с командой проводили экспертизу, было очень интересно, потому что у тебя правда есть возможность прикоснуться к искусству, ты все время узнаёшь новую информацию, ты копаешься в библиотеках. Экспертиза и историческое образование дали мне очень важное умение в жизни — анализировать информацию и понимать, что настоящее, а что поддельное. Это дико сложно, но очень важно.
Но мне не хватало движухи и чего-то такого, где можно было что-то менять. И тут нашелся этот Барни, ну и дальше — благотворительность. Я не жалею, что ушла.
В НКО движухи хватало?
Моя история началась с того, что я пришла волонтером в фонд «Дарящие надежду». Мы с девочкой из «Дарящих надежду» начали работать с детьми, в фонде существовала такая программа.
Мы давали детям уроки доброты. Сейчас это суперразвито, а 9-10 лет назад никто еще не проводил таких уроков. Я приходила в школу и проводила занятия для детей об ответственном обращении с животными: и с собаками, и с кошками, птицами.
Когда я была волонтером три или четыре года, меня позвали работать, а условия оставались те же — свобода. Я пошла за свободой.
Вас позвали работать в фонд «Образ жизни»? Как они на вас вышли?
Это смешная история о том, как не надо делать. Когда я только начинала волонтерствовать, проводилась премия «Инновация», которую организовывала одна из моих подружек. Премия в современном искусстве, я подумала, там, наверное, богатые люди. Пойду, пособираю денег для «Дарящих надежду». Говорю, дайте мне ваш ящик.
Вы прямо с ящиком пошли?
Я же говорю, так делать не надо! Десять лет назад я этого не знала. Мы сначала поставили этот опломбированный ящик в уголок на столик, и к нему никто не подходил.
Думаю, так, ну, так дела не делаются! Я взяла его и реально, как коробочник, начала ходить по людям и говорить: а не хотите ли вы помочь бездомным собачкам?
Оказалось, что я не угадала целевую аудиторию, там были в основном бедные художники, которые нифига не давали. Мои знакомые просто из милосердия по отношению ко мне клали какие-то 100 рублей.
В какой-то момент я подошла к Владимиру Альбертовичу Смирнову (российский бизнесмен, основатель фонда «Образ жизни». — Прим. АСИ), попросила у него денег и рассказала о программе. Он дал мне телефон директора фонда. Я позвонила, но не завязалось наше знакомство.
А через четыре года мы снова встретились. У них началось движение в сторону образовательных программ. И они меня позвали — сначала на полставки, потом на полную.
Расскажите о работе в фонде.
Я пришла с занятиями о собачках с кошечками. Но фонду хотелось говорить и про другие темы. Мы изначально заходили в школы с темой животных, но потом сделали цикл занятий про разные проблемы: про пожилых людей, людей с инвалидностью, детей-сирот, про экологию. В какой-то момент мы начали взаимодействовать с центром «Юна». Мы с ними придумали делать зоофорумы, обучающие конференции, знакомились с региональными НКО.
Вы работали не только в Москве?
В Москве, но слухами земля полнится. Я помню, как звонила несколько недель подряд Владимиру Яковлевичу Гройсману (нижегородский зоозащитник. — Прим. АСИ), уговаривала его, чтобы он приехал и прочитал лекцию на зоофоруме про свой приют.
Через две недели уговоров он все-таки приехал, прочитал лекцию. Это стало большим шагом. Он абсолютно системный человек, чего так не хватает в области зоозащиты, и он реально понимает, что нужно делать для того, чтобы ситуация улучшилась. После этого пошло углубление на регионы.
В какой момент появилась мысль о том, что можно создать свою собственную организацию?
Это был Общероссийский гражданский форум, наверное 2016 год, и туда приехали как раз много представителей зоозащиты из регионов. И мы после этого сидели тогда в кафе, беседовали, и как раз Владимир Яковлевич сказал: «Слушайте, нужно как-то объединяться. Вот пусть Маруся нас соберет». И началась работа.
Мы год разрабатывали стратегию, как это должно быть, что должно быть. Я честно хотела, чтобы был какой-нибудь другой директор, чтобы я там осталась, условно, куратором. Но мы никого не нашли или это я не смогла отдать. В общем, я стала директором.
У нас сильный управляющий совет, которым я очень горжусь, который очень много делает для ассоциации, потому что это люди, связанные с зоозащитой и знающие вопрос больше, чем профессионалы. И люди из ветеринарного сообщества, и из кинологии, и маркетологи. Мы можем с разных сторон закрывать вопросы и договориться, куда это должно все дальше выруливать.
Ассоциация — это достаточно опасная история, потому что людей очень много, за адекватность решений каждого невозможно ответить. У вас есть золотой свод правил, которым должны соответствовать организации?
Да-да, у нас есть правила.
На сайте не смогла найти.
Мы им высылаем. Самое простое — должны быть рекомендации от людей из управляющего совета и от членов. Таким образом мы, в общем, более-менее гарантируем, что за них кто-то ручается. Мы собираем все документы, мы заключаем официальные договоры. У нас есть внутренний манифест, который все должны подписывать.
Почему вы его не публикуете?
Не знаю. Просто не подумали о том, что это может быть кому-то еще интересно. Это наш манифест про ценности, что мы должны за собой нести: уважительные отношения, ценности ОСВВ (система обращения с бродячими собаками «Отлов-Стерилизация-Вакцинация-Возврат»), про наши ключевые проблемные вопросы.
Мы вырабатываем до сих пор общий язык внутри ассоциации по этим ключевым вопросам, потому что их очень много. Когда человек вступает, когда организация вступает, то мы собираем свод документов, все это проверяем. Единственная поблажка, которую мы делаем, — мы под строгий контроль берем организации, которые собирают на карту.
Это был мой следующий вопрос.
Да-да, я просто знаю свои слабые места. В общем, мы берем их потому, что в регионах всё еще много кто это делает. Но мы проводим обучение по фандрайзингу, по рекуррентным платежам. И раз в три месяца закидываем им эту идейку и говорим: ребят, это очень важно! Это очень важно для вас, для вашего будущего. Это очень важно для нас, для нашей устойчивости, для нашей репутации. Мы направляем в эту сторону.
Насколько строги санкции за несоблюдение правил?
Три предупреждения, на третьем ты исключаешься. Это на самом деле такие дисциплинарные штуки, потому что мы следим за работой организации. И если происходит адский конфликт, то нам приходится в него влезать, естественно. Ассоциация — это и мамочка, и третейский судья.
Чем нас больше становится, тем больше, конечно, таких ситуаций возникает, потому что у нас в первый год было, по-моему, организаций 15, и все друг друга знали, и всё хорошо. Сейчас у нас около 60 организаций.
Это только организации или вместе с физическими лицами?
С «физиками». У нас примерно 60% организаций и 40, соответственно, «физиков». Получается, мы за полтора года выросли в разы.
Для того чтобы контролировать, что происходит у членов, всё ли у них в порядке и какое отношение у них к ассоциации, мы каждую-каждую неделю проводим интервью.
Естественно, мы не можем 50 человек обзванивать в месяц, потому что у них работа, у нас работа. Но в среднем мы обзваниваем трех членов, узнаём, что и как. И таким образом мы проходим круг и начинаем новый круг, чтобы понимать, что кому нужно.
На самом деле от того, что они говорят, зависит многое из того, что мы делаем. Ага, вот здесь мы что-то не дотягиваем, здесь вот еще нужно придумать.
За последнее время мы делали много методичек. Но мы поняли, что нет никаких инструкций по устройству приюта. Мы решили, что в следующем году будем разрабатывать методичку на эту тему, чтобы всем стало сразу легче жить. Это мы выяснили из интервью с нашими членами.
Важная часть ассоциации — мы являемся держателем информации, держателем знаний. У нас сейчас есть уникальные цифры, есть уникальные методички.
Я, кстати, думаю, что это во многом благодаря моему как раз академическому образованию. Мне нужно, чтобы всё было, доказательная база была. Чтобы было где подсмотреть, если возникают вопросы. И в общем-то, наша команда вся такая же, как и я, немножко зануды и заучки, которым нужно вот это всё сделать.
Про сбор на карту мы поговорили. А ящики для сбора пожертвований вы своим приютам позволяете ставить?
Смотрите, у нас есть, например, в Костроме памятник собачке. Там копилка, куда люди сбрасывают деньги и таким образом собирают деньги для местного приюта. Если стоят ящики для сбора — централизованные, опломбированные, сделанные по закону — в ветеринарных клиниках или зоомагазинах, то да! Вот так, как я ходила на выставку «Инновация», — безусловно нет. К нам, бывает, залетные люди попадают на наши собеседования. Но никто, кто этим занимается, не проходит дальше.
Что есть еще из красных флагов?
Для нас очень важно признание стерилизации и признание программы ОСВВ — нашей главной по регулированию численности животных. Мы об этом всех спрашиваем. У нас есть общее мнение, что программа ОСВВ — это гуманная регуляция численности животных, но, безусловно, это такая вынужденная жестокость. Нам очень важно, чтобы это понимание сохранялось у всех наших членов.
Это сложно. Огромное количество людей говорят: «Мы не будем никого обратно выпускать, мы у себя в приюте всех оставим, им там будет лучше».
Мы первыми начали говорить, что у животного должно быть качество жизни в приюте. Это может быть бедный приют, там может и не быть больших вольеров и всего остального. Но если ты видишь, что все чисто, что миски наполненные, вода есть и животные довольные, тогда все ок. Если там бедный приют, значит, надо ему помогать, чтобы он рос и у него появились ресурсы.
А может быть такой бедный приют, где все в говне, и корма никакого нет, воды никакой нет, и собаки все фрустрированные, лающие. Это не значит, что собаки агрессивные, невоспитанные, — они просто находятся в стрессе постоянно, поэтому себя так ведут.
Я правильно понимаю, что есть данные о том, что животному на воле — после того, как его стерилизовали и подлечили — лучше, чем в приюте?
Теоретически да.
Чем мотивируют свой выбор люди, которые отказываются их обратно выпускать?
Они говорят, что в приюте их кормят, а там им самим придется искать пропитание. И ночлег, и машины, и все остальное.
Звучит логично.
Смотрите, есть собаки, которым нормально жить на природе, они дички, им не нужно контактировать с человеком, они его боятся, это для них адский стресс. Их тоже стерилизуют, выпускают на улицу, им там кайфово. Они живут там в лесах либо на мусорных полигонах рядом с городами и выходят ночью добыть себе еду, потом возвращаются к своей норке, у них все окей.
Есть другие собаки, которые бегают по городу, и понятно, что потенциально это для них опасно. Машины и люди — главные опасности. Мы считаем, что нет опасности сильного голода, в том плане, что у нас мусорок дофига, добрых людей дофига, подкармливающих. Здесь тоже всё время споры, нужно ли подкармливать, мы еще пока не выработали свою позицию, но активно ее вырабатываем.
В приюте, понятно, тебе тепленько, всегда кормят, но ты заперт в четырех стенах два на два метра. Тебя выводят гулять раз в день, а всё остальное время ты продолжаешь сидеть в клетке, и рядом твои соседи, которые лают, у тебя все время нервное напряжение. Собакам безумно тяжело в этом гвалте, у них нету safe space.
Поэтому так важна эта программа ОСВВ, поэтому никуда от нее мы деться не можем. Мы посчитали из трех разных источников, что у нас в России 700 тысяч безнадзорных бездомных животных — не очень много. Но их всех не посадишь в приюты. Поэтому здесь только уменьшение количества животных, чтобы восстановилось актуальное, нормальное количество для города.
Мы всегда приводим пример Нижнего Новгорода: у них было 7-8 тысяч собак на улице в 2012 году, сейчас — около тысячи. Это нормально, городу с этим комфортно, животных там практически не выбрасывают, потому что развито ответственное обращение с животными. Вот прекрасная Россия будущего.
А какая сейчас у вас главная боль?
Сейчас я подумаю, подождите. Наверное, самая сильная боль — это безответственное отношение к животным. Потому что причина всех неприятностей — это неумение человека взаимодействовать с животными, отношение к этим животным как к вещи. У нас очень долго на законодательном уровне было закреплено, что животные — это имущество, не чувствующие существа. Только с новым законом получилось, что они чувствующие.
Но сохраняется ощущение, что люди берут собачку или кошечку для спасения от одиночества или как «пробу пера» перед появлением детей. Это должно быть осознанное решение, что я готов взять эту ответственность на себя и сделать так, чтобы мы вместе прожили счастливую жизнь. Об этом мало кто задумывается.
Нам очень хочется сейчас, чтобы отношение поменялось. Тогда собак будут реже выкидывать и количество случаев жестокого обращения будет снижаться, и животных будут лучше лечить, и смертность будет меньше, и будет меньше собак на самовыгуле.
Вы с этим боретесь?
Мы стараемся работать через публикации в федеральных и региональных СМИ. И мы сейчас как раз разрабатываем социальную кампанию по ответственному обращению с животными. Чтобы всех встряхнуть и показать, что это большая ответственность.
Сейчас я озвучу достаточно распространенную претензию к зоозащитникам и зооволонтерам. Например, человек хотел забрать котика из приюта, а ему говорят: «Приходите, когда установите на окна сетку антикошка». Люди возмущаются и считают, что волонтеры не заинтересованы в пристройстве животных.
У меня смешанные чувства. Есть две позиции. Первая — что любой дом лучше, чем приют. Но если мы смотрим на это с точки зрения благополучия животного в целом, то польза — это когда тебя берет ответственный хозяин, который повесит тебе сетку антикошка и подготовит лежанку. Мне рассказали мои знакомые, которые хотят взять собаку в сентябре, что они уже полгода ходят на курсы, чтобы понимать, что такое собака. К сожалению, таких очень мало.
Фото: Eric Ward / Unsplash 
Фото: Manuel Meza / Unsplash 
Фото: pixabay.com
Зоозащита — популярная тема для фандрайзинга?
Нет. Это безусловно более популярная тема, чем домашнее насилие и чем заключенные. Но на самом деле на собак и кошек не так легко собирать. Вернее легко собирают на какую-нибудь травмированную собачку…
Вот эти ужасные фото изувеченных животных, которые выставляют в «Инстаграм»?
Мы абсолютно против этого. Потому что это манипуляция, это психологическое воздействие. На этом не построишь долгосрочные отношения с донором и общественностью.
На самом деле не на все темы с животными легко собирать деньги. Мы — ассоциация, мы вообще занимаемся непонятно чем. На самом деле массовым фандрайзингом мы не занимаемся, в основном оказываем услуги. Всё дальше вкладывается в развитие организации и в помощь членам в разработке методических рекомендаций.
Мы делаем много проектов для бизнеса. Вот сейчас открыли горячую линию с «Альфа-банком» о помощи животным. Это тоже супер, что банк захотел открыть еще одно направление, которое будет заниматься собачками.
С кем вы консультируетесь при создании направлений? И нет ли желания вообще получить специализированное образование в плане менеджмента НКО? Как вы для себя эти вопросы решаете?
Плохо решаю эти вопросы. Про менеджмент НКО и консультации — это наш управляющий совет. В кризисных ситуациях просто звоню и говорю: помогите, пожалуйста, непонятно, что делать.
Мы собираемся каждые три месяца, я рассказываю, что у нас происходит, дальше мы решаем ключевые вопросы, что делаем по проблемным ситуациям и над чем еще продолжаем работать.
Я очень много читаю для обучения: и по кинологии, и по ветеринарии, и по НКО, и по фандрайзингу — это такое самообразование.
Скажите, пожалуйста, что вам главное дает работа в НКО, что вы не могли бы получить в бизнесе и музейно-государственной сфере?
Мне кажется, что как раз свободу и быстрое развитие, потому что это развивающаяся сфера и с ней легко самому быстро развиваться. Не все правила еще устаканены, как в государственной среде и как в большом бизнесе. Для меня это творчество. Конечно, когда мы уже такая большая организация, творчества намного меньше, чем когда я делала волонтерскую программу. Но всё равно ты можешь решать проблемы быстрее и так, как считаешь правильным.
Как вы видите результаты своей работы через несколько лет?
Из фундаментального: мы проводим мониторинг законодательства и мониторинг закупок. Мне бы очень хотелось, чтобы тот процент нарушений и неисполнения закона, который есть сейчас, сильно снижался. Мне очень хочется, чтобы все регионы перешли на исполнение закона и там не убивали животных, а они переходили на систему ОСВВ.
Мне очень хочется, чтобы мы разработали комплекс законов, ГОСТов, стандартов, которые бы регламентировали обращения с животными, и эта сфера перестала быть такой размытой. Нам нужен большой пул документов, которые бы все это регламентировали и мы могли бы им дальше соответствовать. И мне бы хотелось, чтобы изменилось отношение к животным, чтобы оно становилось более ответственным.
Как это можно было бы измерить?
Мне кажется, это можно посчитать по росту индустрии. У нас около трех тысяч ветклиник на всю страну, из них 700 в Москве. В Америке — около 15 тысяч, в разы больше. Если у нас вырастет количество ветклиник, зоомагазинов, кинологов — понятно, что спрос рождает предложение. И мне кажется, что по этому росту можно определять ответственное отношение к животным.
Что бы вы сейчас пожелали человеку, который хотел бы начать работать в некоммерческом секторе?
Нужно понимать, что если ты был в большом бизнесе, то у тебя вряд ли зарплата будет больше, чем там. Это очень сложная сфера, потому что она построена на человеческих чувствах, и это очень интересная сфера — потому что она построена на человеческих чувствах. Сюда, безусловно, нужно идти, если у тебя есть способность переваривать эти чувства и если есть системность.
Если нужно спасти весь мир — не надо. Ходи лучше к психотерапевту и реши свои задачи там. А если хочется реализоваться, еще и делая хорошую историю, то приходи в благотворительность, здесь еще есть место.
Бонусный вопрос. У вас помимо НКО есть еще и бизнес (Маруся Лежнева вместе с напарницей создала онлайн-магазин текстиля от российских мануфактур “Накрой”. — Прим. АСИ). Работа в НКО помогает в управлении своим делом?
Менеджмент — он и в Африке менеджмент. Да, менеджмент и фандрайзинг имеют свои особенности. Работа в НКО мне дала приземленность в плане понимания процессов. Поэтому два года назад, когда мы открыли наш «Накрой», это очень помогло.
Мы не просто хотели бизнес, мы хотели рассказывать про российские мануфактуры, но нам нужно было, чтобы это приносило прибыль, чтобы к нам не прикопалась налоговая, чтобы все документы были правильные. Это важная часть работы, которую ты выносишь из НКО и переносишь на бизнес. Все таким образом выстраивается.
