В марте Роспотребнадзор рекомендовал порталу «Православие и мир» удалить из новости о суициде онкобольных указание на причину самоубийства: «Запрещенными были признаны описание способов самоубийства (прыжок с высоты и повешение) и причины самоубийства в том числе: «Жена погибшего объяснила, что ее муж страдал от постоянной боли из-за онкологического заболевания и часто говорил, что устал от болезни», — говорится в уведомлении.
На круглом столе представители Роспотребназдора сообщили, что специальный мониторинг публикаций, касающихся темы суицида, не ведется. Ведомство отреагировало на жалобу интернет-пользователя Марии, по мнению которой материал содержал «призыв к суициду и детальное описание способа» самоубийства, пишет «Православие и мир». В своих решениях ведомство ссылается на рекомендации Всемирной организации здравоохранения о том, как СМИ следует сообщать о самоубийствах и об «эффекте Вертера».
Один из самых ранних известных случаев установления связи между распространенной информацией и уровнем самоубийств был связан с публикацией в 1774 году повести И. Гете «Страдания юного Вертера»… После этого возник термин «эффект Вертера», используемый в специальной литературе для обозначения имитационных (подражательных) самоубийств.
Превенция самоубийств. Руководство для специалистов СМИ. ВОЗ, 2000
В то же время представители Роспотребнадзора признают, что, возможно, необходима корректировка критериев, на основании которых в материалах масс-медиа выявляются «призывы к суициду». С 2013 года Роспотребнадзор получил около шести тысяч обращений от граждан, и в пяти с половиной тысячах материалов, по мнению экспертов ведомства, содержалась информация с призывами к суициду. «Там градация между добром и злом была очевидна. Здесь [в случае с «Православием и миром»] она действительно размыта», — цитирует «Православие и мир» представителя Роспотребнадзора Анну Сергееву.
Журналисты и представители благотворительных организаций осуждают введенные Роспотребнадзором ограничения, врачи – критикуют журналистов за безответственное освещение темы суицида.
Валерий Панюшкин, журналист
Я полагаю, что запрет должен быть отменен. Я полагаю, что с этой водой выплескивается не просто ребенок, а все возможные дети. Несколько дней назад в ответ на эту историю я написал на ресурсе «Сноб» колонку, про которую, к счастью, никакая девушка не донесла в Роскомнадзор. Перечислил важные для отечественной культуры произведения искусства, в которых подробнейшим образом описываются самоубийства и причины самоубийства. Например, роман Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина». Там все описано — где стояла, что чувствовала… Если мы будем последовательны, мы должны запретить «Анну Каренину».
Теперь, что касается возражений по существу. Я прекрасно помню время, когда в петербургском СПИД-центре на окне была установлена металлическая решетка. Потому что люди выбрасывались из окна прямо на месте. Произносил доктор: «У тебя СПИД», и человек выходил из окна. Решетка — это то самое, что мы имеем сейчас – запрет.
Но волны самоубийств ВИЧ-положительных людей уже нет. Знаете, почему? Потому что государство покупает ВИЧ-положительным людям антиретровирусные препараты. Потому что доктор в СПИД-центре обучен объявлять человеку диагноз. И объяснения, как правило, бывает достаточно для того, чтобы человек не покончил с собой немедленно. Потому что у него возникает перспектива, он представляет как-то свою дальнейшую жизнь: как он будет есть таблетки, как у него дети родятся.
Что касается синдрома Вертера в социальных сетях — что должно случиться с подростком, сидящем «ВКонтакте», чтобы он пошел на сайт «Православие и мир»?
Мне кажется, мы довольно часто подменяем понятия. Как это называется — Бритва Оккама? Есть простое, понятное, очевидное объяснение каких-то нежелательных социальных явлений. Волна самоубийств среди подростков – это не результат пропаганды. Это соли, которые не были запрещены, и адреса дилеров на заборах. Но, как правило, мы подменяем сложное решение большой и очевидной проблемы легким решением проблемы, которой практически нет.
Последнее — о рекомендациях ВОЗ. ВОЗ дает множество всяких рекомендаций, в том числе по обезболиванию. ВОЗ разработала международную классификацию функционирования, ограничений жизнедеятельности и здоровья, по которой должны реабилитироваться миллион детей с ДЦП в России. Может, мы сначала займемся этим? Может быть, мы примем рекомендации ВОЗ, которые сложно выполнять?
Ирина Ясина, журналист
Это всегда немножко лицемерная позиция, говорить, что нельзя про что-то писать или что-то называть, когда все кругом знают, что происходит, и знают, что человек делает этот выбор сам… Когда я узнала, что у меня рассеянный склероз, первая мысль была – покончить с собой. Я представила, как ужасна будет моя жизнь, не прямо сейчас, когда я сильная и молодая, а через какое-то время, когда я буду беспомощная и в одиночестве. Жить не хотелось совершенно.
Хорошо быть верующим и знать, что самоубийство недопустимо, но все-таки много людей неверующих, и такого запрета они мгновенно не вспоминают. Бывают такие ситуации, я прекрасно это понимаю, которые ты терпеть не можешь. Я абсолютно уверена, что адмирал Апанасенко принимал это решение не только из-за своей боли. Но и потому что видел, как мучается, глядя на него, его жена. Как бегает, сломя голову, за лекарствами, продать которые государство нормально не умеет и не хочет.
Мы с вами все взрослые люди и понимаем, что решение уйти из жизни, человек принимает сам и принимает наедине с собой.
Я не представляю себе такого онкобольного, который может это сделать просто заодно, потому что ему подали пример.
Это нужно быть уже совсем каким-то таким несмышленышем, который скажет: «Во! Я раньше об этом не думал, а тут этот адмирал это сделал, и вдруг мне пришла в голову простая мысль». Понимаете, у меня, конечно, другая болезнь. Но каждый человек, который тяжело заболевает, просчитывает самые разные выходы из этой ситуации.
Оставьте его в покое, пускай он сам сделает выбор, в конце концов, страдает он, а не вы.
Не надо делать хорошую мину при плохой игре.
Ксения Лученко, стратегический редактор портала «Православие и мир»
Вопрос самоубийств, безусловно, связан с обезболиванием, но до этого еще надо как бы дожить, а онкологические больные могут покончить с собой значительно раньше, до постановки окончательного диагноза, которого могут ждать по полгода…
Изначально отношение к человеку — абсолютно унизительное, в том числе и среди врачей. Я не говорю, что врачи все поголовно плохие люди, но их никто не научил общаться, их ставят в условия, когда у них очень мало времени на каждого пациента… Та система, в которую попадает человек, когда возникает подозрение на онкологический диагноз, еще даже не подтвержденный, сразу его приводит в униженное состояние, его человеческое достоинство вообще никто не замечает.
Люди могут дойти до самоубийства просто от того, что с ними общаются так, будто они пустое место.
Это только кажется, что у нас есть бесплатная медицина, в которой все налажено и понятно: получил квоту — и все хорошо. До этой квоты еще дойти надо. Пациент еще должен доказать, что он имеет право на лечение, что у него действительно рак, и что ему больно… Тебя из разных институтов и поликлиник футболят, в одном месте говорят одно, в другом — другое, и ты еще не знаешь, что нужно пойти к Михаилу Иванычу, который сейчас в отпуске и будет через месяц, а у тебя рак, и через месяц у тебя уже будет другая стадия.
А как разговаривать с родственниками, которые сами возят биоматериалы из одного ведомства в другое… Там взяли анализ, а ты его везешь в другой институт, потому что никто, кроме тебя не заинтересован в этом анализе. Мне кажется, что, если эту ситуацию не переломить, у нас скоро будут еще и самоубийства родственников. Уж я не говорю про родителей детей — когда с твоим ребенком это происходит, и ты не можешь ничем помочь. Вопрос в отношении к человеку. Если будут уважать человеческое достоинство на каждом уровне, если в медицинских институтах будут учить этому с самого начала — что перед вами личность, что этот больной — не тренажер, тогда и суицидов не будет…
В конце марта замглавы Комитета по конституционному законодательству Константин Добрынин направил главе Роскомнадзора Александру Жарову обращение c просьбой проанализировать решение о запрете указывать причину самоубийства на предмет соответствия действующему законодательству, а также возможному нарушению конституционных прав граждан. В соответствии с Конституцией РФ каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом, подчеркивает Добрынин. «Установление запрета на упоминание причины совершения самоубийства, фактически лишает наших граждан права на получение достоверной информации, а также не позволяет в должной мере освещать проблемы онкобольных в вопросах обеспечения их необходимыми лекарствами, и если эту проблему не освещать и не решать, то это может привести к новым случаям гибели больных», — цитирует Добрынина ИА «Интерфакс».
Борис Положий, руководитель отдела экологических и социальных проблем психического здоровья Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского
Во-первых, вообще об освещении суицида в СМИ. Безобразно, безответственно, вопреки всему! Не надо кивать в сторону «Анны Карениной». Есть великое художественное произведение, а есть СМИ, которые читают все…
Правило – не делайте из суицида сенсации! Оно постоянно нарушается. О самоубийствах только и пишут… Здесь мы имеем дело с особым случаем. В жизни всегда бывают ситуации, которые идут вопреки требованиям, нормам и правилам. Знаете, так же как демонстративная попытка бывает суицидальная, когда человек на самом деле не хочет кончать с собой. Это крик о помощи, это вопль о помощи, это способ обратить такой крайней мерой внимание на себя и свои проблемы. Реакция СМИ была тоже своего рода криком и воплем.
Любой человек очень ценен, адмирал так вот покончил с собой, а сколько других уже покончило с собой, не адмиралов? Что, о слесаре кто-то стал бы писать? О токаре? Да даже о профессоре каком-то не напишут, хотя это знаковая фигура. Здесь нужен был какой-то взрыв, я могу его оправдать, наверное, хотя он неправильный, если строго подходить от и до.
Скорее всего, такой шаг, освещение в СМИ этой проблемы, был оправдан, потому что всколыхнулся Минздрав, всколыхнулись высокопоставленные люди, хочется думать, что будет какой-то позитивный сдвиг в деле лечения онкобольных, которые, действительно, тяжело страдают.
Но это только половинное решение проблемы. Мы говорим уже давно, что в онкологических учреждениях необходимо иметь психотерапевта, психиатра, который должен работать с пациентами. Действительно, в большинстве случаев, когда тяжелые соматические больные кончают с собой, чаще всего причиной является депрессия, которая развивается даже не из-за боли, а в ответ на осознание неизлечимости, безысходности.
Кстати, онкология здесь далеко не лидер. Я могу сказать, что среди онкобольных риск суицида в пять раз выше, чем в общей популяции. Допустим, у больных с хронической почечной недостаточностью этот риск выше в 40 раз, у больных со СПИДом выше в 35 раз, то есть, в разы выше, чем при онкологии.
Михаил Хасьминский, руководитель Центра кризисной психологии при Патриаршем подворье в храме Воскресения Христова
Я главный эксперт антисуицидного портала «Победишь.ру», который ежегодно посещают 3 млн человек. Кроме того, я работал в хосписе, сам был онкобольным и заодно был недолгое время начальником отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. То есть я эту тему знаю изнутри и с разных сторон.
Я тоже соглашусь, наверное, что критерии в Роспотребнадзоре очень странные, и экспертов действительно нет.
Вы представьте себе, что мы не будем говорить о наркотиках, мы об этом запретим говорить, но одновременно запретим говорить о последствиях вредных всех этих дел.
Слушайте, кому это на руку, вообще, как это получается?
Нельзя говорить о причинах суицида и одновременно нельзя говорить даже о последствиях, к которым суицид приводит. Какой-то парадокс, честно говоря.
Екатерина Чистякова, директор благотворительного фонда «Подари жизнь!»
В фонде «Подари жизнь!» мы занимаемся детьми, больными раком. Они не помышляют о самоубийстве в силу малолетства, не знают, как это.
Мне неприятно говорить про этот запрет. Дело не в том, что таким образом — путем запрета — мы пытаемся скрыть это явление, недостатки в системе обеспечения и т.д. Дело в том, что есть люди, которых мы пытаемся вычеркнуть из истории страны. Можно вычеркнуть жертв репрессий, а можно вычеркнуть онкологических больных, которые доведены до такой ситуации…
Еще Чехов писал, что «счастливые себя чувствуют счастливыми потому, что несчастные несут свое бремя молча», и надо, чтобы за дверью каждого счастливого, довольного жизнью человека, стоял человек с молоточком и напоминал стуком, что есть несчастные. И вот этот «человек с молоточком» нам нужен в лице СМИ.
Публикаций о самоубийствах онкологических больных было много, но те, которые я читала, за редким исключением, не давали никаких путей выхода. И не привлекли внимания Роспотребназдора по какой-то причине. Закон у нас, конечно, есть. Мы понимаем, что нельзя делать из самоубийства жареный факт. Есть простые правила ВОЗ. Есть здравый смысл.
Здравый смысл – это та вещь, которая должна прилагаться к любому закону.
Когда мы начинали заниматься обезболиванием, у нас умирали дети тяжелейшим образом, и невозможно было никому ничего объяснить. Нам говорили чиновники, включая Минздрав и ФСКН, что есть порядок, всё по этому порядку можно назначить. Если не назначили — значит родители не туда обратились, не так обратились, не к тому обратились. В общем, у нас есть правила – проблем нет.
Сейчас, если нам в регионе говорят: «Я не буду ничего назначать ребенку, он у вас станет наркоманом от того, что я умирающему от саркомы назначу морфин», — я могу позвонить в Минздрав. Начинается история: бежит солдат, бежит матрос… — и ребенка в Тульской области обезболивают довольно быстро.
По крайней мере, нас слышат. К счастью, в Минздраве чиновники уже понимают, благодаря нашим регулярным, почти еженедельным обращениям по таким случаям. Это, наверное, самое большое достижение, может, не самое глобальное… Есть небольшие, малозаметные правовые нормы, которые помогают, например, выписать больному наркотик. У нас завтра выписывается больной из Первого Московского хосписа, уезжает в Южный федеральный округ — хоспис может ему с собой выдать морфин. Вы не представляете, какое это огромное достижение. Это, может быть, не видно, но для отдельных людей — это очень много.
Нюта Федермессер, президент Благотворительного фонда помощи хосписам «Вера»
Для нас есть два очень важных имени. Это контр-адмирал Вячеслав Апанасенко, который совершил самоубийство и первым оставил объясняющую записку, и врач Алевтина Петровна Хориняк, которая пострадала в результате того, что посмела назначить препарат пациенту не своего участка, выписать его на двух рецептах…
Они заставили двигаться государственную машину, в том числе при помощи СМИ. Если бы СМИ не поддержали эти темы, у нас не было бы «закона Герасименко», который в июне вступит в силу, не было бы рабочей группы при Минздраве, которая доносит до министерства сложности «с земли» — как это действительно происходит с онкологическими и не только онкологическими пациентами.
Один удивительный человек, священнослужитель, который окормляет Первый Московский хоспис, отец Христофор Хилл сказал вскоре после смерти Апанасенко, что это не самоубийство, а самопожертвование. Что это человек, который совершил подвиг для того, чтобы другие меньше страдали.
Именно качественное информирование, качественное освещение, отказ многих участников этой истории от «желтых» передач, от присутствия на ток-шоу на эту тему, качественное продумывание того, как об этом говорить, – привели в результате к появлению «закона Герасименко», который хочется называть «законом Апанасенко».
Практически еженедельно поступает информация о том или ином человеке, покончившим с собой и страдавшим онкозаболеванием. Дальше начинаются массовые обсуждения: а была ли боль? А подтверждено или не подтверждено онкологическое заболевание? А если боль была, было ли обезболивание или не нет? А было ли ему назначено это обезболивание? И вообще он, наверное, покончил с собой совершенно не потому, что у него болело, а просто потому, что он был в депрессии. Может быть, он был в депрессии, потому что он знал, что у него должно заболеть, и что ему трудно будет получить то, что ему когда-то должны будут назначить?
В общем, самые разнообразные разговоры. Дважды я слышала от чиновников высокого уровня призывы прекратить обсуждение на эту тему, потому что в голове страдающего пациента они создают один сценарий – балкон ближе поликлиники. Я не считаю себя вправе на 100% перечеркивать это мнение, потому что среди таких онкологических смертей в последние несколько месяцев был случай с мужчиной, который покончил с собой на следующий день после того, как узнал диагноз. То есть очевидно, что ни о каком обезболивании речь вообще не могла идти. Было самоубийство онкологического пациента в давней, устойчивой ремиссии, то есть, не было ни болезни, ни болевого синдрома. И это все значительно шире, чем исключительно боль. Это вопрос качества оказания медицинской помощи, это вопрос невероятного одиночества, в котором остаются онкологические и не только онкологические больные в нашей стране.
Но я хотела бы, чтобы мы все понимали, что доступ к обезболивающим в нашей стране сегодня затруднен, и до тех пор, пока мы этот вопрос не решим, до тех пор, пока в течение одного-двух часов человек, страдающий от боли, не будет иметь возможность получить качественное обезболивание, говорить о каких-то других причинах суицидов, наверное, преждевременно.
Стенограмма и видеозапись круглого стола «Как освещать в СМИ проблему самоубийств онкологических больных» опубликованы на портале «Православие и мир».
