Социологический институт РАН проводил исследование, которое показало: каждый пятый россиянин подвергался жестокому обращению со стороны сотрудников правоохранительных органов.
Корреспондент Агентства социальной информации поговорила с людьми из разных регионов России, которым Комитет против пыток помогает восстановить справедливость.
«Мы не можем ничего доказать, а они улыбаются в лицо»
В мае 2017 года в Комитет против пыток обратились жители Анапы Артем Пономарчук, Арам Арустамян, Карен и Эрик Енгояны. Мужчины сообщили, что в разное время в период с 24-го по 25-е декабря 2015 года их задержали сотрудники уголовного розыска – якобы все четверо отказывались предъявлять паспорта. После того как молодые люди оказались в отделении полиции, их начали пытать. Оперативники хотели заставить мужчин взять на себя вину в совершении разбойного нападения, наказание за которое предусматривает до 12 лет лишения свободы (ст. 162 ч. 3 УК РФ). Не выдержав мучений, все четверо подписали явки с повинной, «признавшись» в совершении ограбления. Тогда оперативники предложили подписать протокол об административном правонарушении — якобы молодые люди шли по улице и отказались предъявить документы полицейским.
Через два дня, 26 декабря 2015 года, судья Анапского городского суда Елена Кравцова назначила каждому наказание в виде 12 суток административного ареста. После отбытия административного ареста молодых людей отправили под домашний арест, предъявив им обвинения в разбое, совершенном организованной группой.
Артем Пономарчук уже почти три года находится под домашним арестом. Его мать Анна Завгородняя рассказала Агентству социальной информации о том, как пытали сына.
Они сказали: задержали, потому что паспорта с собой не было. На самом деле было совсем по-другому.
Они его избили, закинули в машину, и все. Мы сутки не знали, где он. Звонили в РОВД, даже участковый звонил, спрашивал: «Пономарчук у вас находится?»
Говорили, нет. Только утром 25 декабря 2015 года мы узнали, что он находится в клетке.
Когда на следующий день я пришла узнать что-то про сына, меня выгнали. А парень, который сидел с Артемом в дежурной части, кричит: «Артем здесь, он встать не может, у него что-то с ногами!»
А меня просто выкинули оттуда и не ответили, там мой ребенок или нет. И мы стояли, ждали. Видели, как с черного хода выехали четыре машины с затемненными окнами. Оказывается, их вывозили на административный суд и дали после этого 12 суток. Потом мы наняли адвоката, он с ними встретился, и только после этого мы узнали, что вообще случилось.
Важно, чтобы люди знали, что творится у нас в Анапе, как опера поступают с людьми. Они могут просто остановить человека, даже если паспорт у него будет с собой, и все равно задержать.
Мне не стыдно это рассказывать, нет. Это может случиться с каждым. Человека могут просто остановить и спросить паспорт. А паспорта с собой не окажется, как было у моего сына.
Раньше я верила в закон, но сейчас этого закона нет. Когда я вижу на улице сотрудника полиции, стараюсь держать себя в руках. Иногда могу пройти мимо, просто посмотреть, и все. А иногда такая злость к ним! Когда, например, отказывают в возбуждении уголовного дела. Мы не можем ничего доказать, а они ходят и улыбаются в лицо. В такие моменты я просто отворачиваюсь. При них ни разу не плакала. Я считаю, что все зло им вернется.
Не знаю, что заставляет людей идти на такую жестокость. Оперов-то, ясное дело, что заставляет: им нужно продвижение по карьерной лестнице, чтобы были какие-то показатели.
Это система: такими не рождаются, а становятся именно в этой системе. Им просто надо выбить из человека явку с повинной, как было у нас. Человеческая жизнь для них — ноль.
Особенно для наших анапских оперов, они просто жестокие, понимаете? Я не знаю, по-моему, их не мать родила.
Без Комитета против пыток мы бы ничего не смогли, хотя мы писали и ездили везде. Мы через день ездили за 160 километров в Краснодар в прокуратуру, они от нас в шоке там были. Писали везде, у нас столько обратных писем! «Ваше дело вернулось в Краснодарский край, разбирайтесь там». 23 ноября 2017 года открыли уголовное дело на этих оперов.
Каждый месяц я записываюсь к Бастрыкину. И никак они меня записать не могут. «Вы не попали в очередь». Каждый раз – перезаписывайтесь.
Я опять записываюсь. Вот в четверг опять записалась, мне сказали: позвоните в понедельник, узнайте, когда будет принимать Бастрыкин. Сегодня звоню, мне говорят: точно еще не известно, наверное, 11 июля. Я говорю: а очередь? Отвечают: «Еще не сформировано к нему ничего». Сказали позвонить через неделю.
Сейчас Артему продлили домашний арест еще на полгода, хотя адвокаты ходатайствовали: ребятам надо работать. Отец Артема – инвалид I группы. У Карена Енгояна отец тоже инвалид, у него нет ноги. Но судья на уступки не пошла.
Через полгода будет 24 декабря. Будет ровно три года, как мой ребенок сидит под домашним арестом. Выходить на улицу он не имеет права.
Поначалу были провокации, приезжали ДПС-ники: «Выйди, тебе здесь ничего не будет». Он отказывался. Потом они поняли, что он не идет на их уловки, и перестали приезжать.
У Артема подавленное настроение. Он всегда задает мне вопрос: «Мама, нас посадят?» Я говорю: «Будем добиваться любой ценой, чтобы не посадили». Они должны признать, что ребята невиновны. А мучителей – только посадить. Я не пойду ни на какие их условия, что бы они ни предлагали.
Уголовное дело о пытках Артёма Пономарчука удалось возбудить только спустя два года после случившегося. Артем провел месяц в больнице. Следственный комитет до сих пор не может найти виновных в издевательствах, хотя зимой этого года в Анапе произошел еще один подобный случай. Подробнее о деле Артема Пономарчука можно прочитать здесь.
«Обидно, когда тебя бьют, а ответить не можешь»
На пытки в Ветлужском районе Нижегородской области жаловались восемь человек. Все жертвы описывают один и тот же «пыточный» кабинет. Павла Якушева пытали ночью 25 апреля 2017 года. Накануне вечером знакомый попросил Павла и еще одного товарища помочь вынести запчасть от трактора с территории местной пилорамы. Выходя с пилорамы, мужчины услышали окрики. Испугавшись, они стали убегать. Павла догнал сотрудник полиции, через несколько минут к нему подъехали еще двое мужчин в гражданской одежде. По словам Якушева, они избили его на месте, после чего отвезли в отделение полиции.
Там, в кабинете уголовного розыска, во время ночного допроса, полицейские избивали Павла панелью ящика письменного стола и обогревателем: они хотели, чтобы Якушев рассказал обо всех участниках похода за запчастью. Утром Павла отпустили из отделения полиции. Впоследствии выяснится, что общий знакомый намеревался эту деталь украсть, однако суд не установит причастность Якушева к краже. Он примет участие в процессе в качестве свидетеля. Только спустя год с помощью Комитета против пыток удалось возбудить уголовное дело против полицейских.
Месяца три после этого случая, даже когда просто гаишники останавливали, меня потряхивало.
Руки тряслись. Сейчас вроде как успокоился, остепенился. Обиды нет. Дело продвигается, думаю, все равно к чему-нибудь придем, справедливость же существует. Хочу, чтобы человек ответил по закону.
Я думаю, все равно причиненное зло к человеку вернется. Если бы он не был полицейским, может, совсем по-другому все сложилось. Просто обидно, когда тебя бьют, а ты не можешь ответить.
Сейчас-то уже прощения ему не будет, а поначалу, может, я бы и простил, если бы человек почувствовал свою вину. Думал: может, приедут, прощения попросят? Каждый же человек ошибается, правильно?
А они так по-наплевательски отнеслись, зная, что не правы. И мне было уже как-то все равно – чего бояться? Я все прошел, хуже бы не стало.
Я думал, что я один такой, а когда выяснилось, сколько человек от него пострадало… прощения нет таким людям. Ладно, один раз оступился, второй – а тут уже десятками исчисляется. Это значит, человек целенаправленно это делал и думал, что ему сойдет с рук. Если каждый будет обращаться и не бояться, это можно искоренить.
Почему становятся мучителями? Думаю, это вопрос воспитания. Не каждый человек ведь такой. Может, этого полицейского в детстве обижали, поэтому он и стал таким. А если у человека есть связи, то ему все сходит с рук. Он привык так работать: избивать, выколачивать. Не задавая вопросов, просто взял и избил. Злодеями, может, и рождаются, но размножаться они не должны.
Подробнее о деле Павла Якушева можно прочитать здесь.
«Мама, если три дня меня не услышишь, ищи»
20-летний Владимир Ткачук попал в колонию в 2009 году, его осудили по двум статьям: разбой (ст. 162 ч. 2 УК РФ) и умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью (ст. 112 ч. 1 УК РФ). Он должен был выйти на свободу весной 2014 года, но в сентябре 2013 года его матери сообщили, что Владимир погиб в СИЗО № 2 Орска.
По официальной версии, молодой человек умер в результате несчастного случая: якобы на него упала доска. Однако есть информация, что Владимир отказался сотрудничать с сотрудниками колонии, за что был подвергнут пыткам, в результате которых скончался.
Суд установил виновных, ими оказались бывший начальник СИЗО № 2 Оренбургской области Евгений Шнайдер и бывший начальник оперативного отдела этого учреждения Виталий Симоненко. Шнайдеру было назначено наказание в виде двух лет лишения свободы – ниже низшего предела, предусмотренного соответствующей статьей УК. Из назначенных Шнайдеру двух лет почти половину срока — девять месяцев — он провел под домашним арестом, а после приговора суда первой инстанции находился в СИЗО. Симоненко получил четыре года в колонии общего режима.
Если бы полицейские, которые убивали его, почувствовали боль, что испытывал мой ребенок в течение двух дней, когда он умирал. Два дня!
Я чувствовала: что-то не то. Ночами не спала. А в день, когда он умер, меня ночью как будто током подбросило на кровати.
Думаю: что же такое? Утром обязательно позвоню. У нас была договоренность, он сказал: «Мам, если ты три дня меня не услышишь, ищи». Это был третий день, пятого числа. Пришла на работу, покупатели пошли, и в полдесятого мне сестра звонит: пришла телеграмма.
Вот если бы они испытали все это и получили реальные сроки наказания, я бы поверила в справедливость. А так меня уже сомнения гложат: есть она вообще или нет? Вот дали бы им лет по десять и посадили бы в обычную тюрьму, мне стало бы легче. А сейчас они гуляют, у одного чуть ли не курорт: год просидел дома.
Тюрьма может исправить человека. Когда Володька попал в тюрьму, через месяц я приехала на второе свидание, и он говорит: «Почему я тебя раньше не слушал? Ты же говорила правду. Я хочу выйти отсюда».
Он и в колонию-поселение перевелся, чтобы работать и быстрее выйти. Собирался подавать на УДО, но у него якобы было много нарушений. Но если хочется, придраться можно ко всему: курил не там, прошелся не так, не поздоровался. Он собирался подавать на УДО в ноябре 2013 года. А в сентябре его не стало.
Последний день рождения мы отмечали у него всей семьей. Ему было 24 года. Думали, как 25 лет будем отмечать, планы были наполеоновские.
Сейчас я вообще ничего не загадываю. Утром проснулся, тогда загадывай. У Володьки в «Одноклассниках» статус был такой, что «доживешь до утра, а потом думай».
Раньше на полицейских смотрела как на защиту. А сейчас у меня неприязнь какая-то. Вспоминаю их лица, когда мы приезжали туда и пытались выяснить, что произошло. Нахальные такие, типа «что ты сюда приперлась?» Я думаю, все это из-за чувства власти и безнаказанности, ну и связи еще.
Но я знаю, что и среди сотрудников полиции есть нормальные люди, за которых в тюрьмах стоя пьют. Власть портит не всех. У меня племянник полицейский. Когда он приехал на похороны, на него смотрели с неприязнью, потому что все знали, из-за чего Володька умер. Есть нормальные люди, но их очень мало.
Сейчас, после Володьки, у меня мировоззрение перевернулось. Мне кажется, отвечать на зло не нужно. Жизнь все равно разделит. Бумерангом все вернется, верю на все сто.
Приведу пример. Когда это все с Володькой случилось, один мальчишка был свидетелем, и его показания нам бы очень сильно в суде пригодились. Но он испугался и сбежал в армию: оттуда уже не вызовут. Уже потом, вернувшись, рассказал об этом Володьке. Я, как узнала, сказала ему: «Ну, беги, далеко не убежишь».
А потом так случилось, что этому парню отрезало ногу. Они толкали машину, и его переехало машиной. А я сказала: беги. Бумерангом возвращается абсолютно все. Пожелай человеку лучше здоровья – оно тебе вернется.
Вот почему так: они убивают чужих детей, а потом приходят домой и, извините за выражение, плодятся. У одного двое детей, и у второго. Они рождены после смерти Володьки. Как так можно?
Ты лишаешь жизни чьего-то ребенка, а у тебя что, есть гарантия, что на голову твоего сына не наденут урну, как Вовке?
Мне кажется, мучителями становятся. Человек же рождается безвинный, как известно. Просто чувство власти потом появляется. Я работала в военном городке и знаю, как эти звезды падают на погоны.
Спокойно не могу говорить, все равно все вспоминаю. Как будто половины меня нет, понимаете? Как будто руку оторвали, и все. Чего-то не хватает. Время не может вылечить, оно просто заполняет жизнь другими событиями.
Пять лет скоро будет, как я живу между небом и землей. Володька — там, второй сын – здесь. Утром говорю ему: «Доброе утро, солнце». Детей почему-то называю солнце. Привычка такая материнская. И младший солнце, и старший — тоже. Мне кажется, он меня слышит.
Подробнее о деле Владимира Ткачука можно прочитать здесь.
