Почти год длились судебные тяжбы Марины Ахмедовой с предпринимателем и муниципальным депутатом Новодугинского района Смоленской области Кириллом Тихонковым. Он подал иск на медиахолдинг «Эксперт» за публикацию в журнале «Русский репортер» интервью, где его бывшая жена Анна Мексичева рассказывает, как он отобрал у нее их общего ребенка, препятствует общению и пытается выставить ее психически нездоровой. Истец возражал против публикации личных данных — своих имени и фамилии, рода занятий, места проживания, семейных подробностей, имени сына — и требовал 4 млн рублей.
Осенью 2016 года Савеловский районный суд подтвердил право журналиста публиковать личные данные людей, на правонарушение которых он хочет указать. В конце мая 2017 года Мосгорсуд оставил решение первой инстанции без изменения. Пока шел судебный процесс, Марина Ахмедова вместе с предпринимателем и общественным деятелем Аленой Поповой создали проект W, который помогает женщинам в трудной жизненной ситуации.
Марина, когда вы брали интервью у Анны Мексичевой, была ли у вас какая-то журналистская чуйка, опасение, что вся эта история может получить такое развитие событий и дойти до суда?
Я приехала в Москву, проведя много времени на войне, в Донбассе. У меня все ощущения и ожидания опасности были связаны с тем местом, где идет война, — с прилетом снаряда или с тем, что попадешь на недружественный блокпост. Я не думала, что, сделав интервью на совершенно мирную тему, я могу попасть в неприятность.
Но ведь это стало для вас сильным стрессом?
Конечно. Столько денег, сколько Тихонков выкатил в иске, мы, журналисты, к сожалению, не зарабатываем. Я переживала, что подвела свою редакцию и владельцев медиахолдинга. С другой стороны, даже если бы я предполагала, что так получится, я бы все равно это сделала. Я знала, что мы правы.
Да, я понимала, что эта история не может быть написана по всем канонам журналистики. Там будет представлена только одна сторона конфликта. Поэтому я сделала текст в виде интервью, чтобы он не содержал моих оценочных суждений, а был просто рассказом Анны. Если бы на тот момент Тихонков сказал, что хочет изложить свою позицию, я бы, отдавая дань своей профессии, предоставила и ему такую возможность.
Почему вы вообще взялись за эту историю?
Аня прислала мне и в редакцию очень трогательное письмо, она просила о помощи. Также просил обратить внимание на ее проблему эксперт в области социального сиротства Александр Гезалов. Почему-то мне захотелось откликнуться, хотя подобных просьб приходит очень много.
Одна из серьезных мотиваций в журналистике – трафик. Платят нам мало, так пусть хоть имя твое прозвучит и текст прочтут как можно больше людей. Такова логика многих журналистов. Я была уверена, что история Анны не будет замечена, в ней нет ничего интересного лично для меня, даже в сугубо творческом смысле. Ведь это не какая-то громкая, актуальная тема, а просто история о том, как никому не интересный муниципальный депутат отнял ребенка у своей бывшей гражданской жены. Но человек просил о помощи, нужно было помочь. В нашей профессии совсем не опасно ругать Путина и первых лиц страны. Они не будут связываться с журналистом, они – на виду. Но совсем другое дело вступать в конфликт с чиновником третьего звена. Вот за этими нет никакого общественного присмотра. Они могут запугивать и угрожать.
Почему вы решили создать общественный проект помощи женщинам «W»? Вам показалось, что средств журналистики недостаточно для помощи ей?
«Проект W» мы основали вместе с Аленой Поповой. Я всегда знала, что журнал, газета – это не площадка для благотворительности. Виноват ли «Русский репортер» в том, что я все время хочу защищать бездомных животных, бедных людей? Читателю должно быть интересно читать наши репортажи и статьи. Но если я выступаю в роли правозащитника, то качество текста от этого страдает, я ведь перестаю быть объективной и беспристрастной. Поэтому я за то, чтобы четко разделять журналистскую и общественную деятельность. Именно поэтому ни в журнале «Русский Репортер», ни в журнале «Эксперт» не появлялось статей о нашем судебном процессе с Тихонковым. Во-первых, он не стоит отдельной публикации. Во-вторых, мы должны быть честными – по отношению к читателю. А если ты в позиции ответчика, то объективным быть не сможешь.
Когда начался этот судебный процесс, женщины, столкнувшиеся с такой же проблемой, узнавали через соцсеть о том, что они не одиноки в беде, есть еще такие, они объединялись через мессенджеры, давали друг другу полезные советы. Все наблюдали, чем же закончится мой суд. Журналисты тоже наблюдали. Конечно, многие СМИ писали об этих женщинах, но они боялись упоминать имя второго родителя – обидчика. Никому не хотелось оказаться на моем месте – с претензией в несколько миллионов. Но сейчас, когда мы выиграли, о правах родителей стали писать больше, и теперь уже в репортажах и публикациях свободно называют фамилию, имя, отчество второй стороны.
Кому и как вы помогаете в рамках «Проекта W»?
Мы не будем заниматься только случаями нарушений прав одного из родителей. Нам бы хотелось стать сетью, в которой были бы задействованы совершенно разные женщины из разных городов и регионов. Объединить их одной идеей – взаимопомощи и уважения к самим себе и своим правам. В ближайшее время мы хотим заняться людьми, которые лишились лица в результате онкологической операции или несчастного случая. Недавно я была в командировке в Красноярске, работала с частной клиникой «Зубник», которая бесплатно устанавливает таким людям протезы для лица — эпитезы. Это довольно дорогая процедура, и понятно, что всем они установить их за свой счет не смогут. Но эти люди годами не выходят из дома, прячутся, у них ведь дырка на лице. Один мужчина делал себе нос из пластиковой бутылки, заклеивал его пластырем, сверху надевал повязку и только так выходил на улицу. Таких людей в России десятки тысяч. Многим из них после операции не дают инвалидность, соответственно они могут только за свой счет получить эпитез. Но у большинства из них нет и никогда не было необходимых денег.
Некоторые из них проклинают врачей, спасших им жизнь. Мы договорились с дизайнерами и совладельцами ювелирных магазинов «Двенадцать» и «Амперсанд» о том, что те в течение месяца будут перечислять сто рублей с каждой продажи в помощь таким людям. Они собрали для нас 80400 рублей и на днях перечислят эти деньги красноярскому фонду «Подари Улыбку», учредитель которого — профессор Сергей Николаенко, он и занимается эпитезами. Но до сих пор он ставил их за свой счет – отнимал от прибыли своей стоматологической клиники «Зубник». Вообще, в этом деле мы хотим просто выполнить медийную функцию, рассказать о проблеме и вдохновить общество на то, чтобы ее решили уже на государственном уровне, раз и навсегда.
Насколько тяжело собирать деньги на такие проекты? Ведь правозащита не самая популярная область.
Нелегко, но все равно надо. На войне я рассказывала в соцсетях истории о людях, об их беде и просила своих читателей и подписчиков помочь. Совместными усилиями мы собирали деньги на протезы, на лекарства, на еду, на приют для животных. Достаточно было короткого текста, который задевал, и фотографий с места событий. Но сейчас мне больше не хочется напрягать своих подписчиков вечными просьбами. По сути, мы берем на себя функции, которые должно выполнять государство. Я не хочу больше просить. А если и буду, то только в исключительных случаях. Сейчас мы просто предлагаем купить нашу продукцию – футболки, сумки с нашей символикой. А 50% от их стоимости отдаем на конкретное доброе дело. Пятьдесят потому, что еще нужно платить производителям и дизайнерам.
В самом «Проекте W» задействованы разные люди. Психологи, юристы, дизайнеры. Есть спортсменка Лия Панцалашвили, которая обучает женщин приемам самозащиты. Мы поддерживаем связь с организациями, защищающими женщин от домашнего насилия. Но мы не ищем различий между нами и ими. Наоборот, наш проект – это сеть, которая обращается к правозащитным и благотворительным организациям и сама готова принимать обращения. Это как Wi-Fi, который охватит большое количество городов и деревень. Мы так мечтаем. Надеюсь, так будет.
Как вы себя чувствуете в роли общественного деятеля, человека, который не со стороны следит за ситуацией и один раз про нее пишет, а от начала до конца участвует в ней?
Помогать людям я начала давно, еще даже до работы на войне. Но на войне люди часто спрашивали: «А вы только про нас напишете или еще и поможете нам?» Я попадала иногда в такие ситуации, что невозможно было уйти и не помочь. Потому что больше никто туда не приедет, а я, получается, знаю, что люди там страдают, могу им помочь и не помогаю…
На окраине Донецка есть психиатрическая больница, она находилась в довольно опасной зоне. Люди там жили на хлебе и воде и, самое ужасное, без препаратов. Конечно, я могла сделать репортаж о ней и уехать. Но я ведь еще и с лекарствами помочь могу. Мне несложно было помочь. Несколько раз по моей просьбе не в эту, но в горловскую больницу помощь отправляла Доктор Лиза. Я что хочу сказать? Не я пеку хлеб, которым можно накормить людей в бомбоубежище, не я бегаю по аптекам и закупаю все эти лекарства для больниц в зоне обстрела. К счастью, на свете много хороших добрых людей. Узнав от меня о беде, они сами собирают деньги, сами покупают какой-нибудь дорогой препарат, а я его привожу. В течение нескольких лет моя жизнь и работа были неразрывно связаны с тем, что я помогала людям, не сильно при этом напрягаясь. В роли общественного деятеля я особо никак себя не чувствую. Возможно, я бы чувствовала себя по-другому, если бы мне пришлось ходить на какие-нибудь заседания и рассказывать о проблемах. Или печь хлеб самой, бегать по аптекам.
Вам удалось продвинуть историю другой вашей подопечной, Алины Брагиной, на НТВ. Как это получилось сделать?
Это совершенно не моя заслуга. Когда я написала об Ане и на меня подали в суд, я начала писать о правах родителей в Facebook (принадлежит компании Meta, признанной в РФ экстремистской), а у меня среди друзей много журналистов. И хоть меня коллеги не поддерживали во время судебного процесса никакими своими публикациями, они все равно меня читали. Я всегда отмечала Алину и Аню, описывая их истории. Это же реальные люди, у них есть свои аккаунты в соцсетях. И журналисты сами напрямую выходят на них, либо обращаются ко мне и просят поделиться их контактами. А телевизионщики берутся за тему тогда, когда считают, что им это интересно. Если я предлагаю через свои социальные сети более серьезные и глубокие темы, они интереса не проявляют. Но я к этому привыкла. По следам моих репортажей нередко выходили телевизионные сюжеты. Корреспонденты уже много раз задавали мои вопросы, использовали мою композицию. Снимали фильмы. Мне все равно. По сути, даже фильм «Почтальон» Кончаловского снят по следам моего репортажа «Почтальон». Только об этом никто не знает. Кроме меня.
Как надо сегодня, по вашему опыту, доносить до СМИ правозащитные проекты и истории помощи, чтобы они попадали на телевидение?
Телевидение проявляет больше интереса к историям женщин, потому что это подробности личной жизни и, соответственно, рейтинг. Можно позвать в студию две стороны конфликта и устроить шоу. Это очень благодатная тема для телевидения. «Миллионер украл у красавицы ребенка» — ведь цепляет зрителя такое название? Им не люди интересны. А мне интересен конкретный человек.
Вы уже сказали, что, когда судились с Тихонковым, не все коллеги-журналисты поддержали вас. Многие молчали, где-то выходили очерняющие вас материалы.
Я могу назвать поименно тех, кто поддержал: Анна Данилова из «Правмира», Алена Быкова, Дмитрий Ицкович. Что касается очерняющих материалов, то коллеги ни при чем. Эти материалы – бред сумасшедшего. Их нельзя квалифицировать даже как желтую журналистику. Это абсолютно проплаченные глупые опусы.
На некоторых ресурсах выходила информация о психическом нездоровье Анны Мексичевой, безумная информация про ее семью и начальство. Про нас с Аленой Поповой тоже писали. И Александру Гезалову досталось. Другими словами, люди, которые имели отношение к судебным процессам против Тихонкова, регулярно обваливались в грязи и слизи воспаленного воображения. Как-то телеканал «Россия 1» позвонил мне и пригласил в ток-шоу по следам вот той самой публикации, которая якобы рассказывала о моей личной жизни. Я им ответила, что, если они пользуются в поисках информации помойными ресурсами и им не хватает профессионализма, чтобы отличить серьезную заметку от бреда, то мне с ними действительно не о чем говорить. Я, кстати, нормально отношусь к появлению таких публикаций. Они будут еще. Потому что когда ты берешься кому-то помогать, всегда найдутся те, кто будет с тобой зачем-то бороться, такими методами в том числе.
После этой истории изменилось ли у вас мнение о медиасреде?
Нет. У меня не было никогда иллюзий. Я работала на войне и видела, как мы по-разному преподносим одни и те же ситуации. Я видела, что объективности никакой нет и те, кто кричал об объективности, просто хотел объективными быть, но по факту таковыми не являлись. Единицы пытались понять ситуацию и сохранить честность. Тогда я сделала вывод, что нужно просто не расчеловечивать отдельно взятого человека. Журналисты обслуживали либо интересы своей редакции, либо свои личные воззрения и убеждения и считали, что они честные. Ну, конечно, а как иначе, ведь каждый уверен, что именно его воззрения и убеждения – самые верные и правильные. Поэтому я не удивлялась ничему.
Более того, я отдавала себе отчет, что кто-то меня не поддерживает именно потому, что я помогала гражданскому населению Донбасса. Для них это смертельный грех, веский аргумент для того, чтобы потом не поддержать меня никогда и ни в чем. Но, простите, я помогала и буду помогать гражданскому населению Донбасса. А кто-то ко мне плохо относится, потому что я могу и считаю нужным критиковать новоявленную власть в республиках Донбасса. Вроде как непатриотично. Тем более что федеральным СМИ строго-настрого наказано молчать о происходящем там. Ну а мне-то что? Я не слуга. Мне приказывать нельзя.
«Проект W» ставит цель реализовать потенциал женщин, сделать их сильными и уверенными в себе. С помощью каких методов это достижимо?
С помощью тех же законов, прав и обязанностей. Люди очень часто всего боятся. Они боятся настаивать на соблюдении своих прав, не знают законов, защищающих их. В общем-то, мы же ничего нового не изобретаем. Мы помогаем в рамках действующего законодательства. Может быть, просто вселяем уверенность в то, что закон и права будут работать, если вы не побоитесь настаивать на их соблюдении.
Мир меняется. Люди могут сами распространять информацию о себе в соцсетях, не дожидаясь того момента, когда до них снизойдут журналисты. Даже если ты живешь в глубинке, ты все равно не одна. И не один. Мы мужчинам тоже помогаем. Но женщинам – в основном. Мы расскажем вашу историю из глубинки, и вы увидите, что в других городах России найдутся люди, которые захотят именно вам помочь.
Ваш проект направлен на помощь женщинам. Называют ли вас феминистками? И, по-вашему, феминистка – кто она на самом деле?
Феминизма все почему-то боятся. Недавно я ухватила кусочек какой-то радиопередачи, в которой гостем была главред женского глянцевого журнала. Ведущий спросил ее, не феминистка ли она и нужно ли менять сами принципы феминизма в соответствии с современной реальностью. Главный редактор быстро и испугано выпалила: «Я не феминистка! Я считаю, что мужчина главный!» Сначала я рассмеялась над той поспешностью, с которой она отказалась быть феминисткой. Но потом поняла, что это совсем не смешно. Простите, а какой это мужчина главный? Ну, можно найти себе главного мужчину, которого уважаешь и все такое, и назначить его главным для себя. Но почему любой и каждый мужчина должен быть главнее только потому, что он родился мужчиной? Мне кажется, что в современном обрамлении феминизм – это, прежде всего, уважение к себе, относительная свобода с учетом не только прав, но и обязанностей.
Сейчас вы с Аленой Поповой занялись делом бортпроводниц авиакомпании «Аэрофлот».
Да. Для них всех организовали фотосессию, сделали замеры и включили в три неофициальных списка: старых, толстых и некрасивых. Тех, кто попал в эти списки, перевели с международных рейсов на внутренние, урезали им зарплату. То есть бортпроводницы, не вписавшиеся в индивидуальные представления генерального директора «Аэрофлот» Савельева о женской красоте, были унижены и ущемлены. Я характеризую это как психологическое насилие. И, к счастью, оказалось, что в нашем обществе гораздо больше вменяемых людей, которые знают, что бортпроводница – это не сотрудница модельного агентства, а профессионал, умеющий правильно вести себя в воздухе. При этом толстыми считаются женщины больше 48-го размера. Аргумент – они не пройдут по проходу салона. Но вот мужчинам бортпроводниками можно быть до 54-го. Я никогда не видела в салонах самолета отдельных проходов для женщин и мужчин. И, знаете, я думаю, если мы – общество – сейчас не вступимся за этих женщин, которые добиваются справедливости в суде, то скоро обнаглевшие авиакомпании начнут взвешивать пассажиров и просить доплатить за лишние килограммы.
Кстати, среди людей, адекватно реагирующих на эту историю, больше мужчин, чем женщин. Я не в первый раз вижу, как женщины одобряют насилие – в данном случае психологическое – над другой женщиной. Это из-за их личной неуверенности в себе и в том, что можно самой зарабатывать, самой добиваться своих целей, впрочем и иметь свои цели. В республиках Северного Кавказа я много раз видела, как сами женщины одобряли убийства чести, одобряли женское обрезание. Они просто боятся, что если будут противоречить мужчинам, то останутся одни. И вот та главный редактор женского журнала – из той же серии. Ей не надо быть главным редактором женского журнала.
Вы несколько раз отметили, что у вас активные подписчики в соцсетях. Это ваши помощники и защитники?
Да. Моя маленькая армия, которая со мной уже несколько лет. Они пришли, потому что им было интересно то, что я писала о бедных, о бездомных животных, о войне. Это они, а не я, собирали деньги на добрые дела. Мне кажется, что многих из них я знаю лучше, чем соседей по лестничной клетке. Они говорят: «Спасибо, что вы даете нам возможность помогать». Иметь возможность помочь – это для человека правда важно.