Недавно в одном из психоневрологических интернатов скончалась женщина по имени Инна: она прожила там долгие годы. Последний раз мы с Инной общались в январе, она спрашивала, как я встретил Новый год. Услышав мой ответ, Инна рассказала, что ей и ее соседям отметить праздник не удалось – они накрыли стол, но еще до полуночи собравшихся разогнал персонал интерната со словами: «Вам тут не ресторан». Напомню: речь идет о взрослых людях, не осужденных за преступления.
В России до сих пор существует система ПНИ, жители которых находятся почти в полной зависимости от сотрудников интернатов. Рассказанная Инной история о несостоявшемся празднике – капля в море нарушений, с которыми подопечные ПНИ сталкиваются ежедневно.
Ситуация усугубляется еще и тем, что жители соцучреждений не знают своих прав. В октябре 2017 года в Санкт-Петербурге благотворительный фонд «БлизкиеДругие» начал программу «Юридическая поддержка и сопровождение людей с тяжелой инвалидностью из психоневрологических интернатов и детских домов-интернатов и сотрудников некоммерческих организаций, оказывающих им помощь».
Для осуществления программы организация получила президентский грант, но ресурсов хватило только на два из восьми петербургских ПНИ для взрослых. В этих интернатах — № 3 и № 10 — уже проводятся правовые семинары для подопечных интернатов. Для волонтеров и сотрудников НКО запланированы отдельные семинары.
О том, какая помощь наиболее востребована, какие проблемы удается решить и как воспринимают правовое просвещение сотрудники ПНИ, рассказывают представители фонда — эксперт Светлана Мамонова и юрист Екатерина Таранченко.
Сколько жителей ПНИ обратились к вам за конкретной помощью с начала работы в октябре прошлого года?
Е. Т.: Порядка 60 человек. Бывает, что люди не могут сформулировать запрос, но подходят поговорить, и это получается разговор, скорее, о жизни. По ходу такого разговора все равно возникают моменты, где можно рассказать о правовом решении ситуации. Но есть люди и с конкретными проблемами.
В последнее время чаще всего обращаются по вопросам, связанным с восстановлением дееспособности.
Причем, мы консультируем и вне рамок проекта, и можем сказать, что сейчас восстановление дееспособности — самая актуальная тема.
Зачем им это нужно?
Е. Т.: Думаю, в первую очередь это касается возможности распоряжаться деньгами. Человек хочет сам получать и тратить причитающуюся ему часть пенсии — это минимальная зона самореализации. Ведь в интернате и дееспособные, и недееспособные граждане живут рядом — кто-то получает деньги и тратит их, как хочет, а кто-то получает «паек» от соцработника. Притом, часто нет особой разницы в плане возможностей. Вот два человека приблизительно в похожем состоянии — один лишен дееспособности, другой не лишен. Кроме пенсий, эта проблема касается еще вопросов жилья и трудоустройства, особенно для тех, кто хочет выбраться из интерната.
Если человек недееспособен, то практически все пути для него закрыты.
Если же человек дееспособен, то он может уйти из интерната, а дальше будет жить у друзей или арендовать жилье без помощи опекуна.
Много ли случаев, когда удается восстановить дееспособность?
Е. Т.: К сожалению, немного. Приблизительно в одном случае из десяти-пятнадцати. Все зависит еще и от качества юридического сопровождения человека в судебном процессе. Хотя теперь даже сами интернаты стали подавать заявления в суды о признании некоторых своих подопечных ограниченно дееспособными.
В чем же выгода интерната?
Е. Т.: Ограниченная дееспособность предполагает возможность гражданину самостоятельно расходовать пенсию с согласия попечителя. То есть интернат дает согласие, пенсию выдают человеку на руки, он сам ее расходует, а интернат не должен отчитываться за эти деньги перед органами опеки и попечительства. Сейчас они мучаются из-за того, что должны согласовывать с опекой все расходы, сдавать чеки и так далее.
Опекунские советы могут целый день решать, кому из подопечных купить колбасы, а кому банку шпрот — все сидят и три часа голосуют. Творится совершенный абсурд.
Есть четкие критерии, которым человек должен соответствовать для того, чтобы дееспособность восстановили?
С. М.: Мы очень ждем от врачей, психологов, педагогов выработки таких критериев. Они должны быть не столько психиатрическими, сколько психологическими, педагогическими, социальными. Потому что из двух человек с одинаковым психиатрическим диагнозом один может жить самостоятельно, другой — если и не в интернате, то, например, в малой группе с постоянным сопровождением.
Кроме восстановления дееспособности, с какими вопросами к вам обращаются обитатели ПНИ?
Е. Т.: Как встать на очередь, восстановить права на жилье. Кто-то хочет понять, как использовать уже имеющееся жилье — человек попал в интернат, а что происходит с его квартирой, администрация интерната ему не сообщает. Еще возникают вопросы про трудоустройство и обучение, но они по большей части не юридические. Хотя бывает, что человеку нужна помощь в обосновании своего права учиться или работать.
У нас еще ни разу не было, чтобы нам предоставили для консультаций помещение, где можно было бы говорить конфиденциально.
Но иногда в разговорах все-таки проскальзывают жалобы на недобросовестное лечение, на то, что кого-то где-то закалывают психотропными препаратами.
Увы, постфактум ничего с этим не сделаешь. Но говорим: «Если что-то такое будет происходить при вас, звоните, мы постараемся вмешаться». Вот недавно спросили, нормально ли, когда перед судом по лишению дееспособности человека накормили какими-то таблетками. Мягко говоря, это не очень нормально, но врачи могут сказать, что сделали это для того, чтоб человек на суде не волновался.
Также бывает интересуются, как найти родственников.
Случается, что родственники находятся?
Е. Т.: В моей практике было два случая. Один с хорошим концом — это произошло в детском доме-интернате. Маму одного парня удалось вызвонить по телефону.
Выяснилось, что когда мальчик только родился, ей в больнице сказали, что ребенок будет глубоким инвалидом без перспектив развития, и убедили написать отказ.
Все эти годы она боялась что-то про него узнавать. А парень оказался очень живой, общительный. Она пришла к нему в детский дом, у них восстановилась связь, и вся семья его приняла — у женщины есть муж и еще один ребенок. В итоге они его забрали, он сейчас живет дома.
А второй случай не такой радостный. Одна девушка получила квартиру и ушла из ПНИ на самостоятельное проживание. Потом она узнала, что умерла ее мать, а у нее есть еще сестра и бабушка, с которыми она не общалась. Девушка обратилась к нам, чтобы разобраться, как ей претендовать на наследство. Мы нашли этих родственников, выяснилось, что они вообще не хотят никаких контактов с нашей подопечной. После чего мы ей честно сказали, что ее доля в наследстве очень небольшая, если она решится что-то выяснять, юридически мы ей поможем, а вот эмоциональную нагрузку, связанную с тяжбой, ей придется брать на себя.
Бывает ли так, что реальность разочаровывает людей, воодушевленных после ваших семинаров? Что мешает вам помогать людям?
Е. Т.: Мы приходим и говорим людям об их правах, но мы понимаем, как мало у людей возможностей этими правами воспользоваться. Понятно также, что у некоторых из них снижена, как говорят психиатры, критика к своему состоянию и тому положению, в котором они находятся.
После общения с нами они приходят в администрацию, к юристам, в социальные отделы интернатов и, порой небезосновательно, начинают чего-то просить, требовать.
Сотрудники интерната уже стали говорить нам: «Мы будем теперь им ваш телефон давать». Мы соглашаемся и стараемся делать, что можем. Проблема еще и в том, что мы часто лишены возможности участвовать в решении вопросов. Например, в делах по восстановлению дееспособности мы не можем официально представлять интересы человека без согласия администрации интерната.
Сотрудники интернатов обязаны помогать подопечным в юридических вопросах. Но часто ли помогают? Хотят ли они это делать? И настолько ли они сами юридически грамотны, чтобы заниматься этим?
С. М.: Вообще в интернатах есть штатные юристы. И у нас с ними периодически возникает один из наших понятийных споров.
Не могу сказать, что сотрудники интернатов ждут нас с распростертыми объятиями.
Приходится настойчиво объяснять им нашу позицию: почему хотим провести семинар, почему хотим встретиться с людьми. Ведь они говорят: «У нас есть юристы в штате, они все сделают. Зачем нужны ваши мероприятия?»
Но, во-первых, количество юристов в интернате — максимум, два человека, насколько я знаю. А количество проживающих иногда доходит до тысячи человек. Во-вторых, юристы интерната, как правило, работают на интернат. Их основная задача — защищать интересы учреждения, помогать решать всевозможные административные, хозяйственные вопросы. Конечно, они должны заниматься и какими-то юридическими проблемами проживающих в учреждении граждан. Наверно, что-то они делают. Но когда количество юристов настолько ничтожно, я не уверена, что это делается с нужным качеством и в достаточном объеме. Впрочем, могу ошибаться и не хочу здесь огульно кого-то критиковать. Но я считаю, что у любого гражданина должно быть право выбора. То есть человек, живущий в ПНИ, должен иметь возможность получать дополнительную поддержку со стороны специалистов и волонтеров НКО.
Администрация ПНИ имеет право по закону не пустить вас с вашим проектом в свое учреждение?
С. М.: На территорию ПНИ администрация может нас не пустить, точнее, они не обязаны нам предоставлять помещение для проведения нашего семинара. Так что здесь их добровольное согласие, и мы за это им благодарны.
Но в случае отказа мы имеем право сказать: «Хорошо, вы не можете предоставить нам помещение для семинара. Но вы не можете нам запретить проинформировать людей о том, что семинар будет там-то вне стен интерната. И мы организуем автобус и сделаем выезд для тех, кто захочет участвовать в нем».
Люди, которые живут в ПНИ, в любом случае имеют право получить от нас информацию и юридическую поддержку. Понятно, что по факту в этой ситуации, вероятно, не всем позволят выехать, но если опираться именно на закон, то по закону проинформировать людей — это наше право. Даже если недееспособные люди захотят нас услышать, а у интерната будут сомнения, что в случае их выезда будут соблюдены должные меры безопасности, то интернат должен выделить сотрудников для сопровождения.
Представим, что проект закончится. Что дальше?
Е. Т.: Мы продолжим работать с людьми, у которых останутся наши контакты. Нет такого, что мы программу отработали – и все, закрыли все двери. Для меня важность программы в первую очередь в том, что у людей появляется информация о нас. Важно, чтобы связь с нами у них не пропадала. Бывает, что когда человек понимает, во что он ввязался, то думает, что ему легче было жить, как он жил раньше. Морально это очень тяжело.
О правах говорить надо, но в реальности ты сможешь что-то для кого-то изменить в одном случае из двадцати, например. И чьи-то надежды не сбудутся, даже если мы сделаем все, что сможем.
С. М.: Проект правового просвещения проживающих в ПНИ — это не только способ добиться чего-то для конкретных людей в ближайшее время. Это еще и возможность прийти и собрать большое количество людей вместе, рассказать им об их правах, дать им понять, что они такие же граждане, как и все остальные. И, может быть, это сработает через годы, у человека изменится самосознание, он сможет рассуждать: «Вот это я буду терпеть, а вот этого я терпеть не стану».
Проект «Юридическая поддержка и сопровождение людей с тяжелой инвалидностью из психоневрологических интернатов и детских домов-интернатов и сотрудников некоммерческих организаций, оказывающих им помощь» получил грант Президента РФ по направлению социальное обслуживание, социальная поддержка и защита граждан.
Спецпроект «Победители» Агентства социальной информации рассказывает о некоммерческих организациях, которые стали победителями конкурса Фонда президентских грантов. Герои публикации выбираются на усмотрение редакции. Мы рассказываем самые интересные истории из разных регионов России от организаций, работающих в различных направлениях социальной сферы.
