О «тренде на добро» главы крупнейших федеральных каналов телевидения рассуждают уже несколько лет. Еще в 2007 году руководитель Студии спецпроектов Первого канала («Пусть говорят», «Лолита» и др.) Наталья Никонова говорила, что на негативе рейтинги сделать легко, но сделать их на позитиве — достижение. Однако ни один из телеканалов не подхватил этот тренд в таком объеме, как ОТР, и не уделяет такого внимания делам НКО. Проекты других каналов — одиночные, «добрые» информационные поводы попадают в поле зрения телевидения раз от раза. Почему у вас получилось, а у других — нет?
Вопрос всеобъемлющий, трудно на него ответить двумя-тремя фразами. Но тренд на добро, о котором вы говорите, возник не несколько лет, а несколько тысяч лет назад. Склонность делать добрые дела заложена в самом человеке. Другое дело, что в разных государствах и обществах человека воспитывали жестким. Его учили: для того чтобы выжить в тяжелых условиях, надо пробираться по спинам и головам. Чтобы сделать карьеру, придется наступать на горло своему сопернику и соседу. Тут уже речь не о пожелании добра ближнему, а о борьбе за существование — сродни естественному отбору в природе. Потребность делать хорошие дела появляется только в цивилизованном обществе, где люди осознают себя творцами своей жизни, а не винтиками в государственной машине. К счастью, это пришло уже и к нам. После очень жестких и тяжелых 90-х, когда о милосердии и добре практически не говорили, маятник качнулся в другую сторону. Теперь помогать — это именно потребность, и я вижу, как она распространяется.
Так что сегодня это уже не тренд — это необходимость для любого средства массовой информации: рассказывать о волонтерах, благотворителях, добрых милосердных людях. И я очень рад этому. Три-четыре года назад представить колоссальные регулярные благотворительные акции на крупнейших федеральных каналах было невозможно. А сегодня мы видим их.
Но на других каналах это проявляется в очень ограниченном перечне тем, чаще всего освещают помощь при заболеваниях, адресные сборы — хоть на неизвестного ребенка, хоть на лечение Жанны Фриске. А о системной благотворительности, правозащите, других сферах деятельности НКО никто почти не говорит.
То, что вы сейчас перечислили, — тысячная доля происходящего в обществе. Общественное телевидение России очень долго искало свое место, и я даже думаю, что пока этот поиск продолжается. Мне кажется, наша основная задача — изучать происходящие в обществе процессы. Общество — глубокое, бездонное пространство, вглубь которого надо нырять. Я бы сравнил с Марианской впадиной, на дно которой смогло спуститься считанное число исследователей. А то, о чем вы говорите, — тонкая пленка на поверхности, где прозрачная вода. Вы нырните на глубину 30 метров — там пасмурнее. На ста метрах уже темно, на тысяче — кромешная тьма. Но и там жизнь, и там происходят процессы. Мы, как и другие СМИ, сейчас показываем небольшую часть происходящего, но наша задача — нырять глубже. И нам предстоит масса интересных открытий: как живет это общество, по каким законам изменяется, почему сегодня оно такое, а завтра, послезавтра мы его уже не узнаем.
Есть институты, занимающиеся этим, — как мне кажется, не очень успешно. Распространено мнение, что развитость общества отражают уличные выступления. Но это ведь тоже на поверхности.
И меня больше всего беспокоит то, что хоть власть и стала обращать внимание на общество, но очень незначительно. ОМОНом и Росгвардией проблем общества не решить (интервью записывалось после митингов 12 июня в городах России. — Прим. АСИ). Его надо изучать, дискутировать об этом и на основе изучения принимать решения. А журналисты должны в этом помогать.
А прислушается ли власть к журналистам, готовым освещать глубинные общественные проблемы?
Знаете, журналист не должен считать своей конечной целью, чтобы прислушались. Журналист — это в первую очередь любопытный человек. И его задача — узнать, дать информацию, рассказать, показать, пояснить, и больше ничего. Не он принимает решения.
Способно ли само общество его слышать? Возьмем даже материалы об акциях протеста. Большую часть поляризованного общества они ни в чем не убеждают и не разубеждают — например, что не всё хорошо в стране, если на улице винтят людей, и не идеальны организаторы, переносящие место проведения митинга в последний момент.
Конечно, способно. Оно не дикое, а разумное, и оно тоже делает выбор. Кто говорит правду, того слышит. Но есть выбор и у журналистов — либо работать в официальных СМИ, где тебя могут не услышать или не захотят слушать, либо быть свободным и идти в YouTube, в интернет и говорить то, что ты увидел и понял.
Получается, что вы выбрали официальное СМИ?
Общественное телевидение не является официальным средством массовой информации. Оно в меньшей степени ограничено, чем другие каналы. Мы гордимся тем, что у нас нет никаких указаний из Кремля. Анатолию Григорьевичу Лысенко, нашему генеральному директору, никто сверху не рекомендует что-то снять с эфира, поставить или показать в определенном свете. О том, что и как показывать, мы спорим только между собой, внутри команды.
Вы один из основателей программы «Взгляд» и всего телевидения эпохи гласности. Можно ли сравнить журналистику «золотого века» — начала 90-х, которую и вы создавали в том числе, с нынешней гражданской журналистикой YouTube и блогов? Сейчас интернет-каналы — это поток, не подчиняющийся форматам и правилам традиционных СМИ. Она так же искала свою структуру и форму?
Мы все-таки выходили из советской журналистики: «Туда ходи, сюда не ходи, там снег башка попадет». И вынесли из нее структурность, с той разницей, что в журналистике 90-х стало можно «ходить» куда угодно. Ты делал выбор и нес ответственность за него: направо пойдешь — можешь потерять коня, налево — обрести друга или наоборот. Потом этого выбора становилось все меньше, меньше… Сейчас, на мой взгляд, у многих официальных СМИ его совсем нет. (Есть, конечно, возможность не работать.) Государственная машина не может себе позволить большую свободу журналистики. В 90-е она сбоила и потому не обращала внимания на действия СМИ. Сейчас машина работает как часы и свободы допускает все меньше.
Давайте поговорим о том, должна ли журналистика побуждать к действию, будь то адресный сбор денег или призыв подписаться в чью-то защиту. Или это не наша задача?
Конечно, журналистика способна «агитировать и организовывать», как в советское время учили на журфаках, и своими руками собирать деньги. Пятый канал по четвергам проводит эфир «добрых дел» — хорошая инициатива. Но мне всегда казалось, что в журналистике главное не это. Главная задача — пробудить в людях эмоциональные реакции, чтобы они делали добрые дела, кого-то защищали, помогали. И в этом деле всё зависит от мастерства автора. Любая информация должна задевать, трогать не холодный разум, а сердце и душу. Если я смотрю материал о больном ребенке и у меня слезы льются благодаря мастерскому ведению интервью, интонации, акцентам — конечно, я отдам деньги на его лечение и помогу.
Вы помогали после просмотра журналистских материалов?
Очень часто. И всегда велся, что называется, на эмоциональные вещи.
Вообще я дурак, конечно. Я столько денег отдал мошенникам и попрошайкам на остановках… Вы подавали когда-нибудь?
Я много читала о мафии уличных попрошаек, поэтому нет.
А я давал. Мне было жалко их. Потом узнавал, что это мошенники, что деньги у них отбирают, но когда стоят и просят: «Помогите, обокрали, денег на билеты нет», — не могу противостоять.
Это негативные примеры. Но и в нормальную, добросовестную благотворительность с холодным сердцем идти нельзя. Рассказ о ней должен «цеплять», чтобы в ней участвовали.
Если собирать деньги и вообще своими руками решать общественные проблемы — не главная задача журналиста, то как тогда вы относитесь к переходу профессиональной границы? Если журналист перестал просто информировать и воздействовать своими публикациями и стал защищать чью-то сторону, сопровождать нуждающегося — это профессионально?
Это гражданская позиция. Выходя из редакции или студии, вечером после работы или на выходных, он волен заниматься волонтерством, как и любой человек.
У него больше возможностей, чем у обычного человека.
Да, у него легкое перо, хорошее образование, он может «поторговать лицом». Но давайте заменим слова «правозащитник», «волонтер» на слово «гражданин». Великое слово, наши предки отдавали жизнь за право быть гражданами. И поймем, что у нас есть два варианта: либо ты по жизни гражданин, либо биомасса.
Резко!
Но так оно и есть! Неравнодушный и активный человек знает, где и для чего он живет. А обывателю не важны эти вопросы. Гражданин может критиковать и ругать свою страну, потому что любит ее. А биомассе безразлично, что происходит за пределами ее квартиры. Она не принимает ничего близко к сердцу и ни о чем больше не задумывается.
Вы сознательно отсекли обывательскую часть аудитории? ОТР ведь включают в основном неравнодушные люди. Но это ведет к большому проигрышу по рейтингу другим каналам, которые смотрит массовая аудитория.
Я не вправе говорить за весь канал, но наш продукт — программу «Большая страна» — мы действительно сознательно делаем не для обывателей. Я считаю, что к ним стучаться невозможно, пока им не сократишь количество корма. Мы же заинтересованы в том, чтобы активных неравнодушных людей становилось все больше.
Откуда они возьмутся, если есть только два типа — обыватели и граждане?
Родятся. У нас сейчас очень интересное поколение 15-летних. Они не похожи на подростков 90-х годов и тем более — на нас в этом возрасте. У них есть какой-то стимул. Они заинтересованные. Хотят добра, перемен, хотят помогать окружающим, держатся друг за друга, видят перспективу, хотят не просто жить лучше, а осознанно лучше, зная, ради чего живут. Они выросли в не самых либеральных условиях, но несмотря на это, а, может быть, даже вопреки этому, стали такими. Я возлагаю большие надежды на то время, когда им станет по 25-30.
Ваш канал имеет статус федерального и по охвату, и по государственному финансированию, но, поскольку аудитория специфична, его многие называют нишевым (как и наше агентство). Вот есть канал о спорте, а есть о НКО и добрых делах. Вы согласны с таким восприятием?
Меня это не разочаровывает. Да, наша тематика по сравнению с другими каналами сужается, мы не уделяем столь большого внимания международной политике, внутренней экономике. Но у нас — канал с пониманием аудитории и целей нашей работы. «Нишевость» не умаляет наших достоинств. И больше скажу — наша тематика будет расширяться с расширением общественных интересов.
Вот пример: у нас выходил цикл передач, целый сериал получился о Вольном экономическом обществе. Эти материалы во многом затрагивали экономику, но все равно они были связаны с нашей тематикой. Тема соотечественников за рубежом — международная? Да, но они нам интересны, потому что тоже влияют на наше общество. Парламентские и другие партии, ОНФ — это политика? Безусловно, но и они включены в общественную жизнь. Так что интересующий нас сегмент растет и превращается в целый круг, мы уже на 360 градусов смотрим.
И я считаю, что у нас есть колоссальное преимущество: о чем бы мы ни рассказывали, мы говорим об обществе. Над тем, как рассказывать, над качеством материалов мы работаем, чтобы оно повышалось.
Чего, на ваш взгляд, не хватает региональным НКО для самопрезентации в общении с журналистами? Что им нужно сделать, чтобы их показывали по телевизору более охотно и чтобы эти сюжеты побуждали граждан к более активному участию? Задача ли это НКО или сугубо журналистская?
Журналист — такой же человек, как его читатели и зрители, его тоже должно «зацепить» то, что он слышит. Так что НКО должны уметь «продавать» себя средствам массовой информации. Приглашая к себе журналистов, надо так рассказать и показать себя, чтобы у журналиста загорелись глаза: «Классная структура, расскажу о ней!»
Мы работаем не напрямую с НКО, а с нашими региональными стрингерами (корреспондентами на местах, снимающими материалы специально для данной программы/канала. — Прим. АСИ). И наполнение нашего эфира во многом зависит от информационных поводов, которые они предлагают. Из условных 100 НКО в регионе мой стрингер находит 20, которые его интересуют. А я из них оставляю пять, события которых «зацепили» меня. Это несовершенная схема: наилучшие организации и их работа могут не попасть в эфир, а займут его не столь заслуженные или достойные, которые просто сумели себя подать.
Качество отбора тем и освещения во многом зависит и от подготовки журналиста. Он должен не поверхностно смотреть, а знать, как устроены НКО, в чем специфика сферы, как определить добросовестную организацию. Этих навыков не хватает. Я считаю, что нам нужна переподготовка журналистов по общественной, гражданской тематике. Пока такой школы повышения квалификации и подобной специальной подготовки в регионах нет.
