Интервью с Анной Битовой– часть проекта Агентства социальной информации, Благотворительного фонда В. Потанина и «Группы STADA в России». «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с порталом «Вакансии для хороших людей» и Les.Media.
По первому образованию вы педагог?
Логопед.
Почему вы сделали такой выбор?
Знаете, я с детства мечтала этим заниматься. У моих родителей была знакомая — логопед. Как-то она разрешила мне сходить на ее занятия. Я пошла, и мне это показалось настолько интересным, важным и прекрасным, что уже в седьмом-восьмом классе я решила, что стану логопедом.
От логопедии меня отговаривали. Я до сих пор это помню, в семье были против, говорили: «Ты не сможешь быть педагогом, у тебя нет такого терпения». Меня уговорили проверить себя и где-то в девятом классе отправили работать помощником вожатого в пионерский лагерь. Надо сказать, что это было тем еще удовольствием.
Что вам не понравилось?
Это оказалось выше моих сил. Неволя полная. Ты 100% времени находишься в процессе, нет ни минуты в течение месяца, когда можешь оказаться наедине с самим собой. Но неудача на поприще помощника вожатого меня не убедила. Я все равно решила, что буду логопедом.
Одна знакомая сказала мне, что работать с умственно отсталыми людьми ужасно, что я не понимаю, что такое больные люди. По молодости я была очень прямолинейная и отвечала: «Сейчас вы меня уговариваете, что не надо работать с людьми с психическими нарушениями, а если бы такой диагноз был у вас или у ваших родственников, вы бы тоже так говорили?» Она обиделась, потом много лет не могла мне этого простить.
В первый год после школы я не стала никуда поступать, а пошла работать с детьми: работала в яслях и в детском саду обычным помощником воспитателя. Этот год убедил меня в том, что я все-таки хочу делать то, чего хочу.
Этот опыт был более позитивным, чем опыт работы в лагере?
Да. Было полезно увидеть, что дети меня совершенно не раздражают и никогда не раздражали. Для меня всегда было большой радостью с ними работать.
Но несколько раз в своей жизни я попадала в такую ситуацию, когда живешь там же, где работаешь, и нет моментов, когда можешь выйти из процесса: ты и ночью с этими детьми. Когда я жила и работала в яслях и в пионерском лагере, для меня эта ситуация оказалась невозможной, мне нужно свое пространство, хотя бы час-два.
Я люблю читать. Но когда ты работаешь 24/7, такой возможности нет. Смешно, но столько лет прошло, а остался тот же вопрос: «Когда же я почитаю?»
Как я могу догадаться, когда вы начинали работу, детей с диагнозами в детские сады еще не брали.
Я работала в общем логопедическом детском саду, где были дети, которые не выговаривали отдельные звуки. После года работы я поступила учиться на вечернее отделение в Московский государственный заочный педагогический институт, потому что продолжала работать все эти годы, пока училась. После университета начала работать в детской психиатрической больнице логопедом. Работала без малого 10 лет. Потом мы с коллегами и родителями создали наш Центр лечебной педагогики.
ЦЛП: начало
Ваш центр в этом году отмечает 30-летие работы. Вы открылись в перестройку. Не страшно было начинать?
Это было ужасно страшно. Нужно было решиться, взять трудовые книжки и уйти с государственной службы. До сих пор вспоминаю, как было страшно, хотя 30 лет прошло.
Что помогло вам решиться на этот шаг?
Казалось, есть какая-то бессмыслица в работе [в психиатрической больнице]. Например, у нас закрыли полустационарное отделение, и остался только стационар. До этого я несколько лет проработала в полустационарном отделении и видела гораздо больше смысла в такой работе: человек приходит утром, занимается не только с логопедом, но и музыкой, с психологом и уходит на ночь домой. Мне казалось это очень правильно, ведь человек должен жить дома, в семье. Я в этом абсолютно уверена, это наша главная идея, да, надо любым образом постараться помочь.
Но на тот момент (после закрытия полустационарного отделения), чтобы получить профессиональную помощь, нужно было госпитализировать — это отрыв от семьи. Ну хорошо, человек пролежал три-четыре месяца в стационаре, даже полгода. Дальше мы отдаем его домой, где он просто сидит без всякой помощи, в этом не было никакого смысла.
Мне не нравится работать без смысла, хочется, чтобы был результат.
Мы стали искать место, где можно было бы работать со смыслом. Как раз создался первый кооператив, я в нем даже немножко поработала. Название не скажу — не будем его пиарить, потому что они нас не взяли.
Как это произошло?
Мы пришли и предложили сделать отделение для семей, имеющих родственников с психическими нарушениями. Но мы хотели установить небольшие расценки, а для некоторых вообще сделать бесплатные места. Но нам отказали.
Дальше мы начали ходить в фонды: такой фонд, сякой фонд, детский фонд. Везде нас отправляли восвояси. А потом на нас вышел один женсовет, у которого было пустующее помещение, и предложил: «Давайте мы вас пустим бесплатно, работайте». И мы начали работать.
Потом к нам пришли ещё люди, и вот так, постепенно, сформировалась основная команда, которая очень быстро стала расти.
Вы сразу стали руководителем?
Да. И это тоже было очень страшно.
Как о вас узнавали в доинтернетовскую эпоху? Вы делали рекламу в газетах или…
Сарафанное радио, больше вообще ничего. Мы были абсолютно «подпольные».
Как вы работали в те годы?
Мы думали, что возьмем 30 детей, будем их вести их, подготовим к школе. Но к концу первого года нашей работы детей неожиданно стало 200. Потом — еще и ещё.
В какой-то момент очередь на консультацию растянулась так, что детей записывали на два года вперед.
Люди ждали эти два года, чтобы понять, что происходит с их ребенком — настолько некуда было обратиться.
Не могли бы вы подробнее рассказать, что это были за консультации? К вам просто приводят ребенка и спрашивают, что с ним?
Что делать, куда идти, есть ли где-то места, где с ребенком можно заниматься? Пока места были, мы брали, а потом люди ждали…
Особенно много было детей с расстройствами аутистического спектра. Мы очень быстро «подтянули» институт коррекционной педагогики: психиатра Клару Самойловну Лебединскую и психолога Ольгу Сергеевну Никольскую, которые одними из первых в СССР начали помогать детям с особенностями развития. Многие наши сотрудники учились у этих специалистов.
Потом мы стали расширяться. Сейчас больше двух тысяч детей за год получают помощь. Но все равно надо больше: очереди на занятия стоят до года. Хорошо, что сейчас появились и другие центры, куда могут пойти родители особых детей, потому что у нас уже ресурса никакого.
Разные дети
В одном из недавних интервью вы говорили о том, что люди с особенностями — это очень широкое понятие. С какими случаями вы чаще работаете?
Действительно, есть разница между человеком, который звуки не выговаривает, и тем, кто не пользуется речью вообще. Мы занимаемся и теми, и другими.
Но если ребенку нужно просто поставить звуки, то в центре есть специалисты, которые любят этим заниматься больше меня. И я с удовольствием им “пристраиваю” такие задачи.
С чем работаете лично вы?
Со случаями, когда у детей более тяжелые нарушения речи. Если человек не говорит, важно понять, как запустить речь, как сформировать понимание речи. До самой речи есть большой пласт безречевой коммуникации, формирование психических процессов, стимуляция познавательной деятельности… Мне все это интересно.
Как изменился подход к особым людям в российском обществе?
Очень сильно продвинулась ситуация и у нас, и в мире. Когда нас учили в университете, нарушениям речи при аутизме полстраницы учебника были посвящены. А при аутизме нарушение речи — одно из основных нарушений, то есть реально у всех детей с аутизмом есть какие-то особенности речи разной степени. В этом отношении мы, конечно, очень продвинулись и используем и западный опыт, и свой появился.
Обучение детей с умственной отсталостью и раньше было достаточно хорошо налажено. Да, были специализированные школы для умственно отсталых, была часть более «легких» детей. Хотя диагноз сейчас можно у любого найти при желании — это разговор, скорее, про степень социализации.
Были дети, которые тогда считались необучаемыми. Их отправляли в систему социальной защиты — в собес. Сейчас эти дети учатся наравне со всеми, “необучаемых” больше нет.
Появилось очень много наработок, много техники, связанной с коммуникацией. Думаю, еще в этом веке мы будем знать, что хочет сказать человек, который вообще не говорит. Например, есть люди, которые шевелить ничем не могут, поэтому сейчас есть компьютерные программы, которые управляют компьютером взглядом: благодаря этому человек может передать какое-то сообщение, набирая письмо.
Уже разработан метод, который позволяет с биотоков мозга считывать внутреннюю речь: ты думаешь, а компьютер пишет, что ты хочешь сказать. То есть скоро мы сможем узнать, что думают люди, которые не могут ничего сказать. Другое дело, что, наверное, у некоторых людей, которые не могут ничего сказать, мышление не систематизировано, может быть, нет образов речевых, заодно и это узнаем.
Раньше считалось, что если человек не говорит, то у него как бы и нет никаких мыслей. Сейчас мы понимаем, что даже без коммуникации с миром человек может очень много думать, очень много понимать. Кроме того, сейчас мы всех детей учим читать, хотя раньше считалось, что не все на это способны.
Для вас и других сотрудников центра важно, чтобы дети учились вместе со всеми — в школах и в детских садах. Это необходимо, в первую очередь, для социализации?
Раньше была такая проблема, что специальные школы разделялись по типам (коррекционные школы делятся на восемь видов). Для некоторых детей вообще не было школ, дети с аутизмом, с тяжелой умственной отсталостью со сложной структурой дефекта считались необучаемыми. Например, существуют отдельные школы для детей с нарушениями зрения и с ДЦП. А если ребенок с ДЦП и слепой, то ни в одну из школ он не попадал. И нигде не учился.
Сейчас такого жесткого разделения по нозологиям нет, хотя проблемы в целом остаются. Сочетанные, множественные диагнозы все равно очень сложны, и специалисты должны обладать знаниями не только в своей основной области, но и в соседней.
Например, мы считаем, что логопед должен обязательно знать и нейропсихологию, как устроен мозг, как на него воздействовать, это поможет ему в работе. Если специалист работает с детьми с двигательными нарушениями (а ЦЛП работает с такими детьми), он должен разбираться в том, как правильно ребенка позиционировать в пространстве.
На что это влияет?
Например, у некоторых детей есть зрительные особенности: какую часть доски или тетради он видит, а какую нет, как надо расположить этот лист или книгу. Про другого – как его посадить в коляску так, чтобы он мог быть максимально работоспособным, осуществлять зрительный контроль. Без знаний обо всем этом специалист просто не сможет работать.
Для специалистов, которые работают с особыми детьми, не менее важно следить за технологиями. Например, в последние несколько лет на российском рынке наконец-то появились коммуникаторы — электронные устройства, облегчающие речь для людей, которые не могут говорить. С другой стороны, он должен владеть навыками работы с поведением, потому что иначе не сможет договориться с этим ребенком…
То есть это должен быть многостаночник?
Именно. Тогда он будет очень хорошим специалистом.
Подготовка кадров
Если мы затронули тему профессиональной подготовки, скажите, есть ли у нас в стране достаточная база, чтобы готовить таких специалистов?
Мне кажется, что мы застряли в реформе высшего образования. Высшее педагогическое образование радует пока не полностью, потому что очень мало практики. На Западе педагогическое образование сочетается с очень большим количеством практики, студенты чуть ли не с первого курса университета одновременно начинают преподавать. У нас очень долго идет теория (не факт, что нужная) и маленький объем практики.
Я не уверена, что в вузах достаточно теории в области работы с детьми с тяжелыми и множественными нарушениями. Таких детей не очень много — меньше 10%. И у нас в центре есть разные дети. Но дети с тяжелыми и множественными нарушениями страдают больше всего. Их по-прежнему труднее всего устроить в сады и школы. Хотя в Москве ситуация улучшилась. Но нас очень волнуют права этих детей. Волнует, что педагогов и психологов не учат встрече с таким человеком.
Как стажируются студенты в ЦЛП?
У нас в центре проходят практику студенты и педагогических, и психологических вузов Москвы. Они приходят, конечно, мало готовые. Практика у нас обязательно длительная, в короткой мы не видим никакого смысла. Студенты приходят на полгода. У него есть [подопечный] ребенок или взрослый. И студент видит, что может сделать на протяжении длительного времени, что он может дать. Молодой специалист может изучить предмет более подробно — это очень важно. После практики студенты собираются, рассказывают друг другу о сделанном, показывают презентации, наработки. Это интересно и очень трогательно.
Они привязываются к детям и взрослым. Один студент недавно сказал: «Мы наконец-то детей в руках подержали».
Сейчас многие скептически относятся к качеству знаний тех людей, которые идут в педагогические вузы. Как вы оцениваете будущих специалистов по коррекционной педагогике? Вы стали видеть больше сейчас мотивированных людей или же…
Я бы не сказала, что их стало меньше. В 90-е годы профессия учителя реально была совершенно обесценена, потому что им ничего не платили. Естественно, из этой области ушли все, кто хоть что-нибудь мог.
Но профессия только начинает возрождаться. Во-первых, появляются частные школы, и у них достаточно высокий рейтинг. В этой области появились места, где можно достойно зарабатывать.
В каждой группе ребят, которые приходят к нам на практику, вижу какое-то количество тех, которым явно интересно, которые готовы учиться. Часть из них остается волонтерами, часть участвует в программах, приезжает на семинары, которые мы проводим. Часть, наверное, просто пошли за корочкой, а потом пойдут работать в банк или станут домохозяйками — но с дипломом.
При этом я вижу, что в нашей области появились ребята.
Мужчины?
Да, раньше их совсем не было. Когда я училась в университете, у нас в группе был один мальчик. А в последней группе студентов, которая к нам приходила, было шесть или даже семь мальчиков. Неважно, пойдут ли они потом в эту профессию. Для динамики важно, что есть гендерная разница, потому что, конечно, когда одни тетеньки, то скукота через какое-то время будет полная.
Да, работа учителя, особенно в коррекционной педагогике, — тяжёлый труд. Выгорание без сомнения существует. И у нас не умеют с ним работать.
А ведь эти люди работают с самым ценным, что у нас есть, – с детьми. И они должны быть в тонусе, любящие, радостные, энергичные…
Фанат речи
Давайте вернемся к вашему профессиональному пути. Каковы ближайшие планы у человека, который 30 лет проработал в одной организации?
Собираюсь продолжать работать на этом месте. Единственное, я хочу уйти из директоров. Хочу больше заниматься детьми. Сейчас я всего нескольких детей консультирую. Это очень мало.
На сегодняшний день у нас много работы, связанной с реформированием системы интернатов. Мы очень сильно увлечены, и я, в частности, как член Совет при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Это отнимает все время и силы. Наверное, административную работу мне пора отдавать.
И логопедией хотела бы продолжить заниматься. Надеюсь, на следующий год опять увеличить нагрузку именно логопедическую, а то скучновато.
Вы неоднократно упоминали об этом. Почему для вас важно заниматься именно логопедией?
У меня был молодой стажер, доктор. Он в какой-то момент сказал: «Анна Львовна, вы — фанат речи».
Мне очень интересен русский язык, речь. Я интересовалась и продолжаю интересоваться лингвистикой, нейролингвистикой. Просто удивительно, как работает мозг.
Ваша работу можно назвать творческой?
Безусловно, это очень творческая деятельность. Мы работаем на стыке разных наук.
Потом, работа с людьми даёт очень много, дети дают очень много. Ощущаешь себя очень богатым.
***
«НКО-профи» — проект Агентства социальной информации, Благотворительного фонда В. Потанина и «Группы STADA в России». Проект реализуется при поддержке Совета при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Информационные партнеры — журнал «Русский репортер», платформа Les.Media, «Новая газета», портал «Афиша Daily», онлайн-журнал Psychologies, порталы «Вакансии для хороших людей» (группы Facebook и «ВКонтакте»), AlphaOmega.Video, Союз издателей «ГИПП».
Смотреть видео о работе Центра лечебной педагогики
Подписывайтесь на канал АСИ в Яндекс.Дзен.
