Интервью – часть проекта Агентства социальной информации и Благотворительного фонда В. Потанина. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с порталом «Вакансии для хороших людей» и Les.Media.
Расскажите о вашем первом поиске
В июне 2009 года был поиск мальчика Саши — в лесу, у Черноголовки. Когда ты едешь на поиски, ожидаешь картинку из кино и новостей. А потом выясняется вдруг, что все не так. Все очень буднично, никаких толп людей, вертолетов.
Как вы узнали о поиске?
Форум. Люди тогда пытались объединяться по какому-нибудь принципу. Эти конкретные товарищи объединялись по маркам автомобилей. У меня был и есть внедорожник «Кэмел». И вот на форум владельцев «Кэмелов», прилетает репост с форума «Сузуководов»: нужны внедорожники, в Подмосковье пропал ребенок.
Сашу нашли живым?
Да. Нашли добровольцы.
Мы приехали в четыре часа утра, говорим: «Мы вдвоем с другом». Там девушка руководит процессом, ответила: «Вдвоем не отпускаем. Приедет цепочка людей, военные, в семь утра пойдете». Мы, как хулиганы, ушли. К семи утра решили вернуться. Никаких военных нет, но много добровольцев приехало.
Они выстроились в какую-то цепь. Она очень быстро развалилась: кто-то застрял из-за кустов, кто-то из-за болота. Часть тех, кто оторвался от основной цепочки, нашли Сашу. Потом мы нашли их. Потом — пошли репортажи, когда люди в форме разных служб давали интервью про то, что они — молодцы. Но в лесу мы их не видели. Тогда я очень впечатлился: «А почему вы все в эполетах [по лесу] не лазаете?». Во время поисков Лизы [Фомкиной] «эполетов» было значительно больше, чем на поисках Саши. Я уже не удивлялся.
Какой была ваша жизнь до отряда?
Мне удалось ничего не закончить. Я учился в смешном университете Натальи Нестеровой на юриста. Потом учился на медика.
Я видел этот процесс как некий факультатив к основной жизни. Это необходимый ритуал для семьи, для взаимодействия с теоретическими уровнями работы. Но лет с 20-ти я перестал работать на кого-то. У меня пропала необходимость в фиктивных экивоках.
Чем вы занимались?
Я продавал компьютеры, разную телефонию, а в 2004-м возникла идея переключиться на мебель как рынок, на котором могут быть интересные перспективы. Это было спонтанное решение, когда я лежал на море.
Ваш бизнес до сих пор существует?
Мебельный? Да.
Хиреет без вас?
Смотрите, формат семейного бизнеса предполагает постоянное участие. Если нас там трое, то нас трое. А когда нас становится меньше, потому что кто-то ушел в лес, то бизнесу от этого явно не хорошо.
Вы были одним из организаторов поисков Лизы Фомкиной?
Организаторов было несколько. Я был участником поиска.
Вообще, Московский отряд [«Лиза Алерт»] пережил две революции. Через месяц-полтора после идеи сделать отряд появился совет. В совете было ограниченное количество мест. К ноябрю половина уже перессорилась друг с другом, потому что все хотели в совет, дрались за места, это был лютый ад.
Потом возникли люди, которые хотели организовать регистрацию [организации как НКО]. Поскольку любая бумажная деятельность будет останавливать поиски, мне казалось, что намного эффективнее существовать сообществу. Случилось общее собрание, сторонники совета изобрели правила, по которым надо голосовать за все вопросы. Если человека нет — на него должна быть доверенность.
Я, как человек упрямый, нашел достаточное количество сторонников. Приехал с доверенностями людей, которые сказали: «Мы за тебя». Число моих доверенностей превышало количество людей, которые собрались в зале. На втором голосовании 20 человек встали и гордо вышли, мы остались с другой половиной. Те люди, которые ушли, создали «Полярную Звезду» и зарегистрировали Московскую областную общественную организацию «Лиза Алерт».
С какой философией вы подходили к созданию отряда?
Мы знали, что мы ничего не знаем. Сейчас мы знаем то же самое. Мы непрерывно учимся и все 9 лет только наращиваем темпы обучения. Мы интенсивно ищем возможности взаимодействовать с государством и интенсивно ищем возможности оснащения поисковиков.
Философия такая — это (речь идет о поиске пропавших. — Прим. ред.) единственное честное действие, которое мы можем производить. Мы спасаем человека, который без нас бы остался в лесу. Это подъем себя на другой духовный уровень, как кажется многим, кто участвует.
Когда я прихожу в Государственную Думу или еще куда-нибудь, они не понимают, что я делаю. Я понимаю, что могу ходить туда вечность, и это ничего не даст. А на окраине леса очень понятно, что ты делаешь. У тебя есть три варианта: найден — жив, найден — погиб, не найден. Они зависят от удачи, от пропавшего и от тебя.
У поисковиков есть «внутренний зачет» о том, кто больше всех людей нашел?
Есть люди, которые много лет в отряде, но не ходят в лес: они никого никогда не найдут. Есть люди, которые приезжают на поиск, но за несколько лет никого не находят. Хотя, конечно, ребята считают сколько, у кого, что. Далеко не все, но многие.
Как вы продумывали приоритетные направления для работы?
Мы не знали ничего. Изначально мы подумали, что сейчас сходим к военным, к милиционерам, в МЧС, во ФСИН, и нас поучат. Видим открытую дверь, заходим и спрашиваем: «Умеете искать? Научите!» Выяснилось, что не так все просто.
В итоге мы чего-то понадергали, иностранный опыт собирали, но, в общем и целом, это переработка. Отряд переработал весь мировой опыт, который был.
Мы сейчас меняем методики — каждый раз после ошибок собираемся, обсуждаем, смотрим, где косяк. Все, что мы изобрели, изобрели на основе своих шишек.
Например?
На поиске убежавшего ребенка заклеили район ориентировками. Нашли ребенка. Он говорит: «Я иду. Вижу, это моя фотография и убежал из района». Мы думаем: «Спасибо тебе, мальчик. Больше мы так делать не будем».
Детей нужно звать женскими голосами, когда природная среда. Кричать уменьшительно-ласкательные [имена] из домашнего обихода.
Если кричать не уменьшительно-ласкательное, то ребенок подумает, что это не его зовут и не отзовется?
Легко. Количество правил и особенностей очень большое. Методика самого простого поиска — поиска на отклик. Зашли и покричали. Не надо быть интеллектуальной группой разработчиков, чтобы понять, как это делать.
Вы не раз говорили о том, что организаций, подобных «Лизе Алерт», нет в мире. По каким критериям вы судите?
Охват видов деятельности. Мы ищем в городе, мы ищем в природе, мы ищем все возрасты, мы работаем со всеми типами пропаж. Мы занимаемся профилактикой и обучением.
Хотели искать только детей. Но невозможно отказать, когда бабушка пропала.
Бывали случаи, когда вас пытались использовать: искать должников, например. Как вы такие запросы отсеиваете?
Мы просто не набираем в группы людей с низкими интеллектуальными способностями, которые способны дать возможность кому-то воспользоваться нами не по назначению. Это невозможно.
Обычно на всех совещаниях мы говорим: «Главное — чтобы вас самих искать не пришлось». Мы учим людей, как правильно действовать. И наши не пропадают. Только если на учениях специально теряются.
Поэтому мы не ищем должников и дезертиров.
Что происходит, когда вы находите человека, а он просто решил перестать общаться со всеми?
Ставим три слова в результат поиска. Утрата родственных связей. Мы нашли. Мы — молодцы.
Если человек не хочет, чтобы мы его контакты передавали родственникам, это их внутренняя проблема. Мы не служба сведения взрослых людей. Мы просто объясняем двум сторонам, что никто не пропал. Это не наша тема, спасибо.
После недавних громких убийств детей, вы говорили, что вам нравятся любые, даже популистские меры по их защите. Как их можно реализовать в условиях несовершенства судебной системы?
Давайте конкретизируем. Я против смертной казни. Именно из-за несовершенства судебной системы я не могу себе представить, что наказан будет не тот человек. Второе: есть понятная мера, которая не пользуется в России популярностью. В результате примитивного анализа мы видим, что огромное количество преступлений совершают рецидивисты, потому что они не находятся под контролем. Если бы мы за ними следили, было бы вполне достаточно, чтобы очень многие преступники 800 раз подумали перед тем, как совершить что-то.
Что вы думаете о «безопасных школьных маршрутах«?
Знаете, в Японии это дает определенный результат. Маршруты — неплохая мера, учитывая качество среды в большей части российской территории. Определенное количество зданий находятся в заброшенном состоянии, есть открытые люки, в которые дети падают каждую неделю. Если избавиться от этого хотя-бы на маршрутах — уже неплохо.
Речь о том, что сейчас люди идут, видят открытый люк и обходят по очереди. Потом туда падает ребенок и все говорят: «Ой, как такое могло произойти?!» Ну, вы же все ходили там месяц вокруг этого люка, и никто ничего не сделал.
В Брянской школе ребенок утонул в общественном туалете формата «дыра в полу», который в 100 метрах от школы. Верхний слой выгребной ямы от высокой культуры быта, покрыт мусором. И не видно, что он жидкий. И ребенок полез за мячиком. Погибший ребенок.
Все сводится к халатности?
И всем нравится. Это надо менять. Надо, чтобы всем не нравилось, надо показывать уровень опасности. Люди готовы к нелепым страхам, но не готовы к очевидным опасностям.
Какие самые простые меры могут быть приняты, чтобы облегчить вам жизнь?
У нас есть закон о поиске пропавших детей по геолокации мобильных телефонов — надо расширить его на все возрасты. Ситуация прошлого года: бабушка и внучка. Бабушка с телефоном. Они в поле. Зима. Звонят и просят помощи. И нельзя определить их местоположение. Телефон-то не внучкин, а бабушкин! Умирайте там теперь, вас нельзя искать. Депутаты придумали.
Мобильный телефон можно найти при помощи виртуальной базовой станции. Псевдовиртуальная базовая станция — это устройство, которое мы можем прикрутить к вертолету, беспилотнику, спасателю, автомобилю. Этим пользуются в США, Австралии, Польше, а у нас нет. У нас они есть у спецслужб, но они не работают для спасения жизни человека.
Что вы говорите людям, которые хотят создать отряд «Лиза Алерт» в своем городе?
Уговариваем этого не делать. Сложно быть «Лизой Алерт». Если отряд уже есть, говорим остаться с тем названием, которое есть.
Если отряд создается с нуля, мы сначала даем знания, умения, обучение, встречу с новичками. Люди должны понять, чего они действительно хотят. Должны появиться те, кто будут выступать в роли менеджера, руководителя, в роли человека, который будет заботиться о том, чтобы это росло, развивалось, чтобы репутация не пострадала. Для этого надо очень качественно действовать. Появляется куратор, который будет мостом всех технологий и знаний.
Но, как правило, все эти вопросы не возникают. Знаете, почему? Потому что люди не организуют отряд осознанно: «Чтобы у нас не пропадали дети и взрослые, мы хотим сделать отряд». Такого не бывает почти.
И какие ужасы вы расписываете, чтобы отряд не стал «Лизой Алерт»?
Не ужасы. Просто для того чтобы быть «Лизой Алерт», нужно чтить правила. Нельзя в нашивках отряда ездить со скоростью 180, принимать алкоголь.
Наша задача — чтобы люди, которые выполняют любые поисковые задачи, были сверхадекватными. Мы находимся в зоне повышенного риска и не имеем права позволить включиться дополнительному риск-фактору.
В отряде есть много направлений. Как они формировались?
Здесь интересно. Одна из главных задач — это сдерживание роста количества направлений, потому что иначе мы обросли бы смертельной бюрократией.
Но есть наболевшие вещи. Например, есть направление «профилактика». Есть такой большой проект «школа «Лиза Алерт», которая в игровой форме рассказывает детям о безопасности.
Есть, например, направление «кинологи». Они заняты формированием совершенно новой конструкции, которой до этого не было в России: собаки для поисков человека в природной среде. Раньше поисково-спасательных собак только переучивали находить человека под завалом. Мы же хотим вырастить с нуля собак, которые будут находить людей на большой территории. Вот есть квадрат 500 на 500 метров: попробуй, дорогая собака, найди в нем человека.
Есть направление «беспилотная авиация», которая должна привести к уменьшению количества применения людей на поисках, к уменьшению физических сил, которые мы потратим для спасения каждого человека.
Вы упомянули профилактику для детей. Планируются ли школы для взрослых или пожилых с деменцией?
Когда мы занимаемся с детьми, одновременно работаем и с родителями. Для старшего поколения мы прямо сейчас готовим спецкурс. Он будет нацелен на соцработников, которые взаимодействуют с пожилыми людьми с разными видами деменции и с их родными.
Также мы делали мероприятие «Идеальный грибник», где учили бабушек ходить по компасу, вешали на них жилеты и объясняли, что так легче их найти. Наверное, мы эту историю продлим.
Почему все люди потерялись, кроме людей с заболеваниями? Из-за беспечности. Из-за того, что «со мной такого не случится». Нет ни у кого ощущения, что с ним может такое произойти. Каждый, кто заблудился в лесу, уверен, что с ним такого точно не произойдет.
Дети восприимчивы к тем знаниям, которые вы им даете?
За время работы мы сделали вывод о том, что младшие школьники нуждаются в профилактике раза четыре в год. Многое забывается. Родитель один раз поговорил с ребенком: «Ты на лед не ходи», галку поставил. А ребенок странным образом все равно играет на льду.
И школа не говорит с детьми о том, что не нужно ходить на лед. Школа будет говорить о баснях Крылова, о физике, о химии, но не о базовой безопасности.
Потом будет трагедия. Она не произойдет только в том случае, если говорить с детьми регулярно.
Ваша организация остается волонтерской. Добровольцы более эффективны, чем те, кто получают зарплату?
Однозначно да.
Если вы начнете им платить, это их развратит?
Никто не работает так круто, как работают добровольцы. Ни за какие деньги ни один специалист не будет работать так эффективно, как доброволец. Это чувак, который пришел осознанно, который пожертвовал себя для спасения жизней.
Но конкретно вы являетесь руководителем НКО «Центр поиска пропавших людей». В чем польза от создания центра?
Это инструмент для взаимодействия с государством, бизнесом. Инструмент для организации форумов, обучения и больших социальных проектов в рамках поиска.
Сейчас в 30 тыс. мест в России работают «островки безопасности»? Это когда сотрудники «Пятерочка», «Вкусвилла» помогают дезориентированным бабушкам и дедушкам, заблудившимся детям. У них есть специальная горячая линия: специалист даст рекомендации, вызовет скорую, полицию, может даже МЧС. За последние полгода больше 200 человек вернулись домой благодаря этим «островкам».
Как работают ваши ресурсные центры по обучению добровольцев?
Москва выдала помещение, в котором необходимо произвести ремонт от состояния руин. Сейчас мы проводим обучение в разных точках: у друзей, которые дают нам поучиться. Основная задача — сделать так, чтобы людям не надо было ехать на учебу в Москву. Если мы сделаем знания доступными для любого жителя России, мы резко повысим уровень безопасности.
В официальной НКО вы тоже работаете без денег?
Когда образуются проекты, в которые включены деньги, включается и зарплатный фонд. Но Центр поиска пропавших людей очень далек от стабильности. Самая большая проблема, которая есть на сегодня, это организация стабильного дохода. Есть много вещей, которые надо делать каждый день, но они скучные и неинтересные.
Я этим занят (поиском средств для зарплаты сотрудникам) и у меня плохо это получается, очень плохо. Говоря про социальную ответственность бизнеса в России, должен сказать, что бизнесу есть куда расти.
Не было идеи нафандрайзить на зарплату этим несчастным людям?
Просто не успели. Я надеюсь, что Центр поиска пропавших людей для многих специалистов станет местом работы. Чтобы они могли заниматься околопоисковой деятельностью и у них холодильник был не пустой.
У вас есть категории «сложности» поиска?
Самое ответственное — это всегда поиск пропавших деток. Дети — это очень ответственно. Старики 90+ — это очень ответственно.
Есть куча наработанных технологий. В рамках этих технологий мы видим, что вот здесь поиск закончится, вероятнее всего, сейчас за пару часов. А здесь, похоже, ситуация тяжелая, и мы встряли и нам нужно усиление по количеству людей.
Как двигается ваша история с дронами и новыми технологиями?
Ищем при помощи беспилотников. Последнего человека мы обнаружили на днях. Мы разработали внутри отряда систему, которая водит беспилотник. Нейросетки нам сделали «Билайн» и группа разработчиков внутри отряда создали.
Дроны уже эффективнее людей?
Нельзя это сравнивать. Человеческий глаз пока, по-моему, надежнее, но после пролета дрона остается фотография, на которую могут посмотреть еще очень много-много глаз. Поэтому я скажу, что, наверное, дрон на многих видах поиска эффективнее, чем вертолет.
Как вы выходите на бизнес, и как он помогает, помимо создания «островков безопасности»?
Бизнес помогает покупать оборудование, организовывать форумы, длительные обучения, короткие обучения. Помогает технологиями, программным обеспечением. По-разному.
В этом году с заправкой ЕКА мы сделали акцию «Поделись литром».
«Подвешенный» бензин?
Ровно так. Получается, что у нас больше 100 экипажей в сезон заправлялись при помощи других москвичей.
Несколько лет назад вы говорили, что в Москве уже есть база неизвестных пациентов. Как она работает и как обстоят дела в других городах?
Одна из самых больших наших трудностей в том, что база неизвестных пациентов в Москве собирает 10% пациентов. Бюро несчастных случаев собирает еще половину. Остальных мы собираем, прозваниваем больницы. Точно так же мы действуем в регионах. В отличие от Москвы, там нет бюро регистрации несчастных случаев. Если человек уехал куда-то или ему поплохело в родном городе, но у него нет с собой документов, есть серьезные трудности с его обнаружением.
Вам приходится бороться с мошенниками и просто низкокачественными организациями «на рынке» поиска людей?
Этого добра много вокруг, оно будет появляться, исчезать. Мы создали очень большое место, а экономически его не заняли. Мы же не ведем никаких бизнес-процессов. Получается, что это как вакуумная бомба. Она разорвалась, и пространство должно сжаться обратно. И сюда тянутся все стандартные экономические схемы, к которым Россия привыкла. Есть куча людей, есть куча действий, куча поисков, спасения каких-то людей. А бабки где? Вот и появляются объявления мошенников, которые выкладывают счета «на сборы».
Так как вы с этим боретесь?
Никак. [Если про нас лгут], говорим, что это не мы. Есть центры, которые просто с нами не сотрудничают. Я не могу комментировать их деятельность, потому что я ее не вижу.
Базово: есть две [качественные] крупные организации в России по поискам: «Поиск пропавших детей» и мы. Есть еще порядка 100 наименований разных поисковых отрядов в регионах.
Мы уже два раза проводили Всероссийский форум поисковиков-добровольцев. Больше 30-ти разных поисковых отрядов в этом году было.Люди очень настороженно относятся. Мы же хотим быть суперменами. Супермен в толпе суперменов плохо себя чувствует, какая-то конкуренция нездоровая образуется. А тут еще мы им начинаем рассказывать: «Ребята, есть классные методики. Мы 9 лет работали и очень рекомендуем методики «Лизы Алерт» — так это вообще зашквар, пользоваться чьими-то методиками. Давайте мы лучше сами что-нибудь придумаем.
Когда люди начинаются этим заниматься плотно, многие приходят к тому, что сотрудничество и взаимодействие — это очень эффективно. В России есть несколько областей — Питер, Новосибирск, Ярославль, где действует много разных поисковых отрядов, кроме «Лизы Алерт». И они эффективно взаимодействуют.
Организации исполнилось 9 лет. Как эти 9 лет прошли для Григория Сергеева?
Для Григория Сергеева эти 9 лет прошли очень круто. Он очень вырос в своих умениях, так как не смог бы вырасти в обычной жизни и за срок в пять раз дольше. Благодаря пониманию родных, близких это все и происходит.
***
«НКО-профи» — проект Агентства социальной информации и Благотворительного фонда В. Потанина. Проект реализуется при поддержке Совета при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Информационные партнеры — журнал «Русский репортер», платформа Les.Media, «Новая газета», портал «Афиша Daily», порталы «Вакансии для хороших людей» (группы Facebook и «ВКонтакте»), Союз издателей ГИПП.
