«Я думаю, что когда-нибудь проснусь и почувствую удовлетворение». Александр Соболев, «Оберег»

Интервью с директором благотворительного фонда «Оберег» – часть проекта Агентства социальной информации и Благотворительного фонда В. Потанина. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с Les.Media и порталом «Вакансии для хороших людей».

Благотворительность в ущерб бизнесу

Александр, у вас разный бизнес – вы открыли самую большую ЛазерТаг арену в России (Laser People), руководите сельхозпредприятием, занимаетесь недвижимостью, строительством, производством сувениров. И еще у вас благотворительный фонд. Фонды учреждают многие бизнесмены. Но у вас история не типичная – вы не просто создали «Оберег», но и являетесь его директором, принимаете непосредственное участие в его работе. Как так вышло?

Я считаю, руководители благотворительных фондов и вообще все люди, которые работают в НКО-шках, хороши, когда больны на голову. И я очень рад, что в моей стране таких людей все больше и больше появляется.

Уверен, что я из этих больных на голову… У меня в Иркутске несколько направлений бизнеса, но я далеко не олигарх. И то, что я занимаюсь благотворительностью в ущерб бизнесу — в прошлом году 80% прибыли ушло на это, — очень неправильно. Вот 2020 году я хочу больше внимания уделить бизнесу, потому что объемы моего благотворительного фонда выросли многократно (бюджет за последний год 34 миллиона рублей. — Прим. ред.), и финансовых средств не хватает для покрытия всех расходов. А остановиться очень трудно.

Если бы деятельность была в том, например, чтобы День журавлика проводить или поездки куда-то организовывать, то можно было бы делать, а можно и не делать… А я каждый день просыпаюсь с осознанием того, что на моем попечении находятся 186 живых людей, и я не могу к ним прийти и сказать: «Ребята, извините, я тут плохо сработал, поэтому расходимся по домам».

186 людей — это кто?

На сегодняшний момент «Оберег» — это 12 направлений, основное – женщины с детьми. Мы — крупнейший в СНГ фонд помощи женщинам с детьми, попавшим в трудную жизненную ситуацию. Одновременно у нас могут проживать максимум 90 человек (это если с детишками считать), а в среднем постоянно живут 60-80. У нас есть трехэтажное здание в Иркутске, выделенное областным правительством. Если по каким-то причинам женщина не может прокормить ребенка, или собиралась отказаться от него, или подвергалась насилию, или была депортирована, или мужа посадили, или забеременела, не желая того, и не решилась сделать аборт, — они все здесь могут жить.

Еще мы помогаем бездомным и лицам, освободившимся из мест лишения свободы. Мы очень плотно работаем с Главным управлением федеральной службы исполнения наказаний в трех субъектах РФ, и они направляют к нам людей, вышедших из тюрьмы. Есть такие, которые большую часть жизни там провели. Вот сейчас у нас дяденька, например, ему 62 года, из них он, наверное, 40 полных лет просидел и не знает ничего, кроме тюрьмы. Не знает, что такое смартфон, сотовый телефон… Нет, он что-то слышал, конечно, что такое есть, но ни разу не видел.

И вот они, как правило, выходят, сидят на крылечке… Ну, тех, кто в ОПГ состоят, их встретят, разместят по своим каким-то понятиям. А большинство, которые такие вот мужички, выходят, в супермаркет зайдут, бутылку водки возьмут, колбасу, что-то еще разобьют в магазине. Выпьют, закусят и ждут, пока полиция приедет, потому что там же тепло и хорошо — в тюрьме.

Я как раз таких людей стараюсь социализировать. Мы размещаем их в доме в Ангарске, но моя основная задача, чтобы они не просто здесь пожили. Во-первых, это большой комплекс юридической работы: прописки, СНИЛСы, свидетельства о рождении, паспорта, пенсионные удостоверения, оформление пенсии. А дальше пытаемся восстанавливать родственные связи и ищем работу, которая дает возможность проживания. Либо, если это дедушка, ищем геронтологический центр, куда его можно устроить.

Еще мы — единственная в Иркутске официальная точка накопления батареек. Вы можете плюнуть на улице, можете банан кинуть, можете даже стекло разбить, оно через 500 лет сгниет, и от него ничего не останется. А вот батарейка кинутая — это преступление против внуков, дети еще нормально поживут, а вот в 2040 годах в крупных городах России будут происходить большие изменения, в почву все это уходит, в грунтовую воду.

Главное, чтобы культура существовала: воспользовался батарейкой, достал, отнес в специализированные места. Мы за свои деньги уже 200 точек установили по Иркутской области, чтобы это было легко, доступно.

Вы на форуме «Сообщество» в Кургане приводили статистику, она очень впечатлила. Государство на помощь одному бездомному тратило порядка 26 тысяч рублей, а у вас — около 11 тысяч.

Действительно, раньше наш ангарский дом был государственным центром, где на содержание одного лица категории бомж тратили 26 тысяч рублей. В первый год, когда мы стали заниматься этими людьми, отработали по 8 300, сейчас — 11 200. А в последнее время (с введения 442 ФЗ. – Прим. ред.) государство просто у себя внутри министерства определяет тариф и говорит: и госучреждения, и частные будут по нему работать. Тариф отличный, по 18 тысяч. И я не стесняюсь: выполняя свою работу качественно, более емко, более душевно, еще с этого и зарабатываю. То есть, деньги, которые мы сэкономим, остаются на счетах фонда «Оберег».

Это единственное направление работы фонда, которое субсидируется государством. Если государство все устраивает, оно компенсирует наши расходы, если нет, то это уже наша благотворительность. Больше 80% нашей работы в Ангарске оно компенсирует, просто бывают разные юридически сложные случаи. Например, если гражданство невозможно восстановить, то человек не может быть признан нуждающимся, и мы тогда на свои деньги его содержим.

Господдержка появилась благодаря тому, что вы вошли в реестр поставщиков социальных услуг?

Да, в Иркутской области мы единственные поставщики. Формально, у нас четыре поставщика, но остальные трое не работают, и реально я единственный действующий.

Курсовые и сетка для золотодобычи

Скажите, а вы начали заниматься благотворительностью вместе с бизнесом или что-то раньше было, что-то позже?

Бизнес был для меня необходимостью. Моя семья — у меня родители оба педагоги — в 90-е годы жила в нищете. Был период, когда у меня батя 13 месяцев зарплату не получал, и мы были на грани выживания. Когда большую кастрюлю варишь с одной куриной ножкой, а в основном там картоха, каша.

Тогда на первом курсе я начал зарабатывать деньги, а на втором курсе уже зарабатывал хорошие деньги.

Чем зарабатывали?

Было несколько проектов, связанных, и с наукой в том числе. Мне стыдно за это. Мы делали, например, сетку для золотодобычи.

За что стыдно?

В детском садике все это делали, нелегально. Он, правда, не работал… А вообще-то классно — мои коллеги-ученые придумали, как сделать так, чтобы сетка становилась более крепкая. Единственные, кто тогда был с деньгами, — золотодобытчики. Мы им продавали нашу сетку, и она была на 140% крепче, чем обыкновенная. А устройство простое: в тазик сеть опускаешь, потрясешь и все.

То есть, вы производство фактически устраивали?

Напыление. По современным документам, да, это однозначно производство. Вот и пошло-поехало: я и шоу-бизнесом занимался, и туристическим бизнесом, и рефераты писал на заказ. Мне тоже несколько стыдно за это, но когда денег совсем не было я зарабатывал тем, что писал рефераты, курсовые, дипломы. За всю жизнь я написал 940 работ, принципиально хотел до тысячи довести, из них около 120 дипломов.

По каким специальностям?

У меня два высших образования — экономическое и управленческое, но писал по самым разным предметам, это как раз очень хорошо меня развивало. Помню, была курсовая «Строение клетки ядра». По истории писал, про Петра Первого, например, несколько заказов было, по юриспруденции очень много. Юриспруденцию очень любил, потому что это тебе дает базовые знания. Ну, и тогда учиться было намного легче, честно. Я диплом мог написать за восемь рабочих часов, зная, как и где найти информацию, сгруппировать ее, антиплагиата (тогда еще) не было.

Помощь бабушкам и двоечникам

А когда благотворительность появилась?

Я волонтерить начал, еще когда был ребенком, четко помню, лет с шести. Я был ребенок с умственными способностями выше средних, лидер в классе, лидер в школе среди первоклассников. Когда был октябренком, руководил звездочкой, потом пионерским звеном. Мы и металл собирали, и за бабушками ухаживали. Я жил тогда на окраине севера, в Нерюнгри, это Южная Якутия.

У нас в школе были такие «программы перевоспитания» — когда за одну парту сажали двоечников и отличников. Одно время со мной рядом сидел один такой парень — он кошечек ловил, глазки им прокалывал, крутил на спице и вот так ходил по городу. Сейчас я уже хорошо понимаю, почему это происходило. Все это всегда неспроста идет. Прежде всего, теперь бы я с мамой разговаривал, там сын вообще не причем. Но я тогда не знал основ психологии, впрочем, и сейчас их не знаю… Я приходил к нему домой и видел, что он буквально мог описаться, когда мама в дверь стучится. Она его била жутко практически каждый вечер, всегда унижала, постоянно говорила: «Ты тупой, из тебя ничего не получится». А папы не было. Парень был физически здоровый, и вот он одноклассников долбил, кошечек долбил, срывался.

Общество может говорить: «Да ты негодяй, в тюрьму сядешь», одноклассники: «Мама, он меня побил, надо выгнать его из класса». И выгоняют, но это никак не решает проблему. Хорошие благотворительные организации нужны, психологи, таких людей можно спасти.

Тогда ваше участие помогло?

Вот вы взяли и испортили мою красивую историю…

Нет, не помогло. Я два года назад ездил в Южную Якутию, специально нашел этого человека. Узнал, что он родил двух детей от двух разных женщин, два раза развелся, и девочка старшая сейчас в розыске, потому что нахулиганила, что-то своровала. То есть, он потомкам тоже проблемы передал. В общем, я не справился со своей работой…

Эта история повлияла на то, что вы стали помогать подросткам? Насколько я знаю, именно с помощи подросткам началась ваша благотворительность.

Наверно, повлияла. В начале 2000-х в России была очень большая проблема — беспризорность, бродяжничество детей. Было страшно и очень обидно, что это происходит в моей стране. У меня всегда такое отношение было: раз появились денежки, нужно поделиться. Прикольно, когда есть возможность не как волонтер, а своими руками организовать какие-то процессы. А тогда какие-то деньги уже были, ребенок один на тот момент был, хватало прокормить семью. И тогда я в Иркутске снял двухэтажный коттедж и туда детишек свозил, они там у меня жили.

Беспризорники и одинокие мамы

Вам многое удалось сделать тогда?

Нет, надо сказать, я бездарно делал свою работу. Подход был простой: «Дядя Саша, можно у тебя там пожить?» — «Заходи, живи», «Можно поесть?» — «Конечно, бери, ешь». Я тогда просто на машине привозил продукты, кто-то готовил. Удовлетворения, честно говоря, никакого не было, потому что детишки были те еще. 14-летняя девочка рожала от 15-16-летнего. Никто не учился, токсикомания тотальная — все  нюхали клей. Понятно, что я утрирую — гонял их, старался что-то сделать, но принципиально жизнь этих людей я не менял к лучшему, честно признаюсь.

Я очень рад, что государство за это взялось, сейчас у нас такой проблемы нет.

Ясно, проблема снялась и необходимость в такой вот помощи отпала. А как вы пришли к тому, чтобы поддерживать одиноких мам с детьми?

Я поначалу много всего разного делал, спортсменам помогал, например. Был мальчик, занимался боксом. Но у нас в глубинке такое существует, что если ты хочешь на олимпиаду попасть, то должен быть на голову выше московских спортсменов, потому что там московские судьи. Парнишка сильно обиделся, когда в Москве проиграл в полуфинале и в итоге за сборную Монголии на олимпиаде боксировал против русского спортсмена. А я его кормил, поил, он из бедной семьи был…

И потом я для себя решил, что единственная категория, которая достойна безапелляционной помощи, — это новорожденный ребенок и его мама.

То есть, ты можешь наговорить маме всяких гадостей, что она кукушка, сама виновата и так далее.

А легче от этого не будет – ни маме, ни ребенку.

Да. Вот у меня пятеро своих детей, я знаю, что такое мама с ребенком. Говорят ей: «Иди хотя бы полы мой». Но и это тяжело. До трех месяцев тяжело даже рядом с собой полы помыть. Хотя можно, конечно, если жить и кушать хочется, но это будет в ущерб ребенку. Ему важно слушать сердце мамы, психологические исследования доказали, что для развития это особенно важно в первый год жизни. Мама может потом его даже бросить, но это будет менее вредно, чем если сразу после рождения.

От съемных квартир к благотворительному фонду

Вы рассказывали как-то в интервью, что в первый раз помогли женщине, которая лежала в роддоме вместе с вашей женой и собиралась отказаться от ребенка потому, что ей некуда было идти и не на что жить. Тогда вы с женой поселили их в своем собственном доме. Потом для женщин с детьми вы стали снимать квартиры. В какое-то время их было семь. Когда стало понятно, что надо создавать фонд?

С 2004 года снимали квартиры, на них большая часть денег уходила. А с 2009-го уже был фонд.

Я вот вам говорил, что за какие-то вещи, которые я делал, мне стыдно. А сейчас мне не стыдно за благотворительный фонд. Это огромная машина добра, профессиональная, душевная, без каких-либо религиозных, политических моментов.

У нас из 54-х субъектов РФ женщины с детишками, и даже из семи стран мира, мы уверенно называемся международным центром и уж точно — всероссийским.

Что было уже на момент создания фонда, и что он дал, привнес?

Тоже не стесняюсь этого и говорю открыто: не знаю, сколько против меня возбуждалось дел, но в полицию меня вызывали раз десять.

Приведу наиболее понятный пример, зачем нужна была юридически зарегистрированная организация.

Я приезжаю по звонку в роддом, там девочка. Говорю: «Ну что, какие планы на жизнь? Что с ребенком будешь делать? Для тебя это важно? Если дело только в деньгах, не переживай, поедем прямо на квартиру. Ты можешь у врача спросить, у журналистов, у администрации — я нормальный парень, мне от тебя ничего не надо, вот тебе ключ от квартиры, живи. Мне главное, чтобы ты занималась ребенком, нормально воспитывала его, все хорошо».

Моя совесть в тот момент кристально была чиста. Поехал, продукты ей купил, хоть и лень было, хотя у меня свои дети.

Не деньги дал, а молочко, хлебушек, бинты, марлечки, прокладки, вот эти женские штучки после родов. Ребеночку там всякие пеленалочки. Разместил ее с ребенком в двухкомнатной квартире, идеальные были условия, обычно в этой квартире вчетвером жили. Зашел, поговорил с ней, чай попил, домой в девять вечера приехал, оставил телефон.

Три дня она не звонит, я приезжаю, а там ребеночек один лежит, почти помирает. Она утром проснулась, написала записку: «Александр, да хранит вас Бог, какой вы добрый, хороший человек, пусть с вами все ангелы-хранители будут, я пошла». Ну, не дура ли? Я «03» вызываю. Скорая приезжает, врач тихонько в коридор выходит, вызывает «02». «Что это за ребенок, какое он к вам имеет отношение? А с какой целью он у вас здесь? А не хотите его продавать? Можно ваш телефон посмотреть? Не подавали ли вы объявления?» И как тут объяснить, что ты не козел? В принципе, сотрудники абсолютно правы, потому что много подобных случаев.

Это был один из важнейших моментов, когда стало ясно, почему нужен фонд, четкое объяснение, устав.

В каком году была эта история?

В 2008-м. Это был яркий момент, когда я все понял. Но и до того полиция проявляла интерес. Знаете, 14-летняя девочка, которая жила на улице, может рассказать про сексуальную жизнь больше, чем ты: как правильно, как неправильно, как предохраняться и т.п.

Однажды был случай. У меня семиместная машина, я ехал, меня остановили сотрудники полиции, а в машине девять детей. Ну, во-первых, их было больше, чем положено — это уже микроавтобус нужен, а, во-вторых — среди них было семь девочек. И сотрудники полиции меня мордой в грязь, наручники, типа «это кто такой?». А с детьми, которые у тебя проживают, всякие отношения могут быть. Например, говоришь: «Нюхать [клей] здесь никто не будет, жесткое правило, хочешь нюхать – живи где-нибудь». А в ответ: «Я всю жизнь нюхала и буду нюхать». Кто-то может быть недоволен. Но тогда все семеро сказали: «Нет, дядя Саша хороший, никто нас не трогал ни за какие места». Тогда их именно таким образом расспрашивали, психолог приезжал. А представляете, кто-то из семерых сказал бы: «Да, он меня трогал», я бы потом так прикипел бы вообще.

После основания фонда подобные проблемы снялись?

Да, но все равно определенный момент осторожности есть. Все сотрудники у меня — женщины. Я никогда не захожу в комнату, где живут девушки, один. Везде камеры в коридорах. У нас правило: если хочешь у нас жить, в личное пространство никогда не влезаем, но общественные места прямо все утыканы камерами. И все равно, я только вместе с кем-то захожу в комнаты либо из коридора разговариваю с теми, кто там живет.  Я же прихожу не для того, чтобы сказать: «Ой, молодец какая», хотя такое тоже бывает. Но в основном я задаю вопросы: «Так, Евгения Геннадьевна, почему ты на работу не вышла?», «У тебя почему ребенок в таком состоянии?», «Что у тебя в комнате воняет, ты знаешь, что памперс надо меня раз в три часа как минимум? Последнее предупреждение, еще раз и до свидания». А она в ответ: «Позвоню в полицию сейчас». У них же нет понимания, что такое частный благотворительный фонд, что такое государство, вот ей просто должны и всё. «Я же бедная с ребенком, несчастная, значит мне должны, а тут Саша приходит, рассказывает про жизнь…»

Фото: Прохор Доронин / АСИ

Чтобы люди стали лучше, чем были

Как вы теперь оцениваете свою работу?

Это самое главное. Если на ранней стадии себе я бы даже двойку не поставил, пустая трата денег была, то теперь знаю, что люди от меня уходят лучше, чем они были, на это вся наша машина заточена. Просто дать крышу над головой, покушать, памперсы или лекарства — это задача минимум. У нас постоянные учебные программы, в день может быть по три каких-нибудь занятия.

Если девчонка говорит, допустим: «У меня мечта жизни, хочу быть сантехником» или: «Я хочу маникюр делать», мы оплачиваем курсы: «Иди учись, бумагу принесешь, что ты отучилась». И не когда-нибудь потом, а прямо сейчас живешь — объявление на Авито подала и зарабатывай деньги. Все заработки они забирают себе. Карточки им заводим, и у нас девчонки с приданным по 300 тысяч иногда выходят. Вот она у нас два года отжила, ребеночка можно уже в детский сад отправить, документы все оформлены, пожалуйста, работай (Александр — соучредитель частного детского сада. Дети женщин, находящихся в трудной жизненной ситуации, могут ходить туда бесплатно. — Прим. ред.).

До двух лет они могут жить у вас?

Да, два года — максимальный срок проживания у нас, но в среднем получается пять месяцев. То есть часто за это время решаются проблемы.

Сколько через ваш центр прошло людей?

Мы недавно статистику считали, к концу этого года, я думаю, будет 5 тысяч человек.

А вы как-то поддерживаете связь с теми, кто уходит?

Обязательно. Некоторые девчонки потом как волонтеры к нам возвращаются. Кто-то просто приходит, тортики к чаю приносит, рассказывает о себе. Но это такие красивые истории, это 40% девчонок, которые руку в ответ протянули. А 60% — все равно все зря. Они все равно пьют, курят, матерятся и им ничего неинтересно.

Ну, 40% — это хороший результат в такой работе.

Я с вами согласен, я не лукавлю, даже горжусь этим. Никогда не поверю, что в какие-то другие центры 10 девочек поступили, и все потом куда-то устроились.

Важно, что кто-то возвращается. Ведь если человек сам прошел этот путь, к нему и доверия больше, он может помочь таким же девчонкам в той же ситуации.

Это единичные случаи. Есть те, кто помогает финансово, есть те, кто приносит те же самые памперсы. У нас пока это происходит случайно, честно скажу. Но я подумаю, чтобы специально организовать такой процесс.

Коллеги и семья

Сколько сейчас людей работает в фонде?

35 сотрудников.

Коллеги ваши, они как-то сразу к вам прилепились — друзья, единомышленники, или вы сначала сами все это сделали, а потом начали как-то профессионально набирать людей? Как это сложилось?

Были те, кто с самого начала. Но сейчас уже нет. Проблема в подборе кадров очень большая, потому что, с одной стороны, душевность должна быть обязательно, с другой — профессионализм, без этого никак не получится. Вот я сам работу с женщинами точно бы провалил. Поиск пропавших детей (фонд также занимается поиском детей. – Прим. ред.) тоже не я курирую.

Мы, бывает, должность какую-нибудь заводим, берем человека, он поработал и уходит. Потом еще кто-то приходит и  уходит. А потом раз, приходит какая-то звездочка, и вот он тот самый человек, и после он уже 10 лет работает.

Тяжело, конечно, эмоциональное выгорание, девчонки-то такие, так в душу залезут, что сам расплачешься. Скажешь: «ладно, живи, ничего не делай, на ребенка плюнь, к любимому своему езжай в колонию». То есть, там надо постоянно ухо востро держать.

Расскажите про поиск пропавших детей. Что именно вы делаете?

Я разработал программу, она бесплатная, ее прямо сейчас можно скачать в приложении.

Скачали эту программу, не важно, кто ты: журналист, ученый, врач, и забыли про нее. А однажды телефон начинает вибрировать: «Вышла девочка с соседнего подъезда, и, возможно, с ней сейчас случилась беда».

Ты можешь дальше смотреть телевизор, а можешь нажать кнопку «открыть список» и увидишь всех людей, которые тоже откликнулись, и вы вместе ищете ребенка. Вот 36 раз мы объявляли поиск, 35 детей нашли, а одного потеряли мальчика, он погиб.

Там тоже своя профессиональная деформация, когда люди искренне собираются, поднимают свои задницы, спускаются вечером с фонариками, ходят по грязи, мокроте, а у девочки, оказывается, просто любовь несчастная, она сбежала и вообще ей все по фиг, а когда ее находишь, она говорит: «да пошел ты». Или вот мальчик пропал, мы искали, а у него пособие на компьютере обнаружилось: как родителей обмануть (там другое слово было, матершинное), и чтоб тебя не нашли сутки.

Семья как-то участвует в ваших делах?

Ну, у меня жена всегда беременная, я стараюсь к этим делам ее сильно не приобщать. Она, конечно, эмоционально всегда поддерживает. Мы сейчас как раз решили паузу небольшую сделать после пятого ребенка, а потом посмотрим. Дочка старшая помогает…

Чтобы благотворительности было больше

Скажите, пожалуйста, вы бизнесом занимаетесь, как я понимаю, достаточно успешно. У вас два высших образования, две аспирантуры. А вот эта благотворительная история, она именно как профессионалу вам что-то дает дополнительно, чему-то учит?

Я еще не нашел себя, все думаю, что когда-нибудь проснусь, удовлетворение почувствую какое-нибудь, но нет такого до сих пор. Не знаю, зачем я этим занимаюсь. Но при этом я не сомневаюсь, что буду продолжать и дальше.

Наиболее вероятная версия, что это болезнь какая-то. Но, если честно, хочу быть примером, искренним примером другим людям.

Я не позволяю себе дорогой одежды, украшений, часов у меня нет, я езжу на автомобиле Hyundai, которому 10 лет, у меня нет каких-нибудь личных яхт, хотя я могу фонд закрыть и каждый месяц с салона пригонять мерседесик, раз в два месяца Гелендваген покупать, но мне даже близко такое не надо.

Я думаю, что России надо вернуться в то состояние, которое было до революции. Идея благотворительности была очень сильно опошлена в конце 90-х — начале 2000-х. В большинстве случаев слово «благотворитель» было ругательным — благотворительностью занимаешься, значит, ауру чистишь, в депутаты собираешься или деньги девать некуда.

И мне стало обидно. Я живу в Иркутске, а до революции, если смотреть, то, мне кажется, помимо Москвы и Питера, Ярославль и Иркутск были двумя наиболее крупными центрами настоящей, искренней благотворительности. В Иркутске на 20% монументальные здания, которыми сейчас пользуется город, построены благотворителями. Я специально читал биографию, они абсолютно искренние были, до глубины души были искренние в своей деятельности.

В последнее время, как я вижу, начиная года с 2015-го, благотворительность развивается очень активно. Во-первых, НКО-шники молодцы, сейчас это уже организованное движение. А во-вторых, и коммерсантов хороших уже много. Я рад, что таких людей все больше и больше появляется.