В последние годы финансовая зависимость НКО от государства усиливается. Как вы охарактеризуете эту тенденцию?
Я не считаю, что получение денег от государства «огосударствляет» сектор. У нас есть проект в Ярославской области — полностью благотворительный дом милосердия, хоспис. Администрация Ярославской области предлагает мне: «Купите соседний земельный участок». Я говорю: «Не хочу покупать. Хочу в безвозмездную аренду». Я хочу, чтобы обязательства государства не улетучивались потому, что земля становится частной собственностью. Государство, которое даёт мне участок в безвозмездную аренду под общественно значимые цели, должно меня контролировать, чтобы эта земля именно на эти цели и использовалась.
Мне дают стабильность частные пожертвования — с одной стороны и государственные вложения — с другой стороны. Я хочу выполнять государственное задание — ухаживать за стариками. Государство выделяет, условно, три рубля на человека, и я хочу, чтобы эти три рубля передали мне как поставщику услуг. Моя услуга стоит не три рубля, а семь рублей. Значит, моя задача как некоммерческой структуры (не негосударственной, а именно некоммерческой) — найти благотворителя еще на четыре рубля, чтобы в общей сложности получилось семь. Но я вижу в этом не огосударствление, а разумное внимание государства к имеющейся проблеме, поддержку конкурентной среды.
Хотя очень многие уважаемые мною фонды, например, фонд Константина Хабенского, говорят: «Мы брать госденьги не будем». Не хотят зависимости. Имеют право. Если берешь деньги, — у донора ли, у государства ли, неизбежно попадаешь в зависимость.
Какие еще могут быть схемы взаимоотношений фонда и государства?
Давайте рассмотрим три схемы. Первая — вы вынуждены уходить в GR (взаимодействие НКО с органами власти. — прим. АСИ), чтобы добиться системных изменений. Структуру финансирования это не меняет. Вторая схема — вы существуете в бо́льшей мере на государственные деньги, думая, что это вас страхует, что госфинансирование придает стабильности. Третья схема — вы отгораживаетесь от взаимодействия с государством, и это круто, поскольку как раз такие организации развивают новые механизмы сбора средств, новые механизмы распространения информации, стимулируют всё больше людей заниматься благотворительностью. Однако есть целый ряд организаций, которые двигаются по всем направлениям сразу. Фонд «Вера» вместе с фондом «Подари жизнь» создали еще одно юрлицо, которое занимается оказанием услуг. Это детский хоспис «Дом с маяком». Они существуют и на государственные средства, и на деньги, которые им передают благотворительные фонды, и на гранты, и на частные пожертвования. «Служба помощи на дому» тверского хосписа «Анастасия» и наш «Дом милосердия кузнеца Лобова» тоже финансируются из разных источников. Сейчас мы создаем еще одну такую организацию в Санкт-Петербурге.
Когда понимаем, что у нас появляется новый вектор развития, мы создаем новое юридическое лицо, чтобы не ограничивать себя в возможностях. Иначе фонд «Вера» превратился бы в неуправляемую корпорацию-монстра.
В одном из интервью вы упоминали хоспис в селе Козлово Тверской области и сказали о нем так: «Совершенно удивительное место, оно совсем не про деньги». Можно оказать помощь и без денег, но ведь необходимы технологии, оборудование, квалификация.
Фонд «Подари жизнь» или фонд Константина Хабенского, которые занимаются высокотехнологичной помощью, не достигнут своих целей при отсутствии денег, только за счет человеческого отношения. А в селе Козлово, где лежат прикованные к кровати старики, которым нужна забота, это возможно. Уход за пожилыми людьми существовал испокон веков. Сколько существует смерть, столько существует умирание. Важно сделать жизнь умирающего человека достойной, чтобы ему было не больно, не стыдно от собственной беспомощности, не одиноко, чтобы он не был унижен.
На это много денег не нужно. Основной расход тут — заработная плата. Это более 80% бюджета такого учреждения. И если речь идет об уходе за умирающими стариками в маленьком населённом пункте, то все это вторично. Уборщица, буфетчица, гладильщица в таких хосписа часто — одно и тоже лицо. Первична душа людей, которые помогают пожилым.
Но безусловно, если мы говорим не об отдельных сёлах, таких как Козлово или Поречье, а о государственной системе развития паллиативной помощи, то технологии нужны. Было бы очень здорово, если бы федеральный Минздрав, который ежедневно вещает нам о статистике, имел данные из маленьких сел. А он этих данных не имеет и не будет иметь еще много лет, потому что деньги, которые передаются в регионы на создание электронных реестров, уходят неведомо куда.
Представители третьего сектора в России часто рассуждают о том, что должна появиться структура, которая все НКО объединит. Как вы считаете, это произойдет?
Нет, думаю. Не вижу на это реального запроса (не на словах, а на деле) со стороны НКО. Сегодня некоммерческий сектор — это разные мегаинициативные, очень независимые, сильные женщины, для которых объединиться под какой-то структурой — это сделать шаг назад, сдать свои позиции.
Я сейчас не руковожу благотворительным фондом, но по типу личности я тоже такой человек. Всё сама. Никто не указ. Мы действуем по чуйке, интуиции — у нас есть и политическая интуиция, и профессиональная. Мы сами с усами, всё знаем. И если хотите нас развивать, то дайте нам несколько лайфхаков или, еще лучше, пришлите нам человека, который будет слушать нас и делать всё как надо. Но без наших непрофессиональных ошибок. Такой у нас дурацкий подход.
Но уже есть хорошие примеры профессиональной консолидации?
Посмотрите на тех, кто приходит учиться в проект фонда «Друзья» — Московскую школу профессиональной филантропии. В основном это не руководители НКО, а люди, которые хотят вырасти в рамках своих организаций. И преподают в школе вовсе не только те, кто занимает руководящие должности в секторе, — еще разные представители бизнеса и коммерции. Вот эта школа — хороший пример профессиональной консолидации НКО, как мне кажется.
Что для вас показатель успеха фонда?
В последнее время один из главных показателей успеха — это возможность сохранять устойчивость и не потерять в сборе пожертвований из-за пандемии.
Получается, деньги важны.
Деньги в благотворительном фонде — это не зарплаты сотрудников, а объем помощи, которую фонд может оказать. Мы выстояли в ковидный год, и объем помощи у нас не сократился.
Успех в допандемийное время — это, безусловно, движение вперед. Если ты не развиваешься, если не выходишь на более системный уровень и продолжаешь бросать деньги в «черную дыру», то это катастрофа.
Неправильно, когда фонды продолжают собирать деньги на операции за границей, которые уже можно делать в России на хорошем уровне, с доступными препаратами, с обученными в Европе хирургами, особенно если известно, что квоты на высокотехнологичные операции у нас здесь, в России, не выбраны.
Часто родители хотят, чтобы операция прошла именно в Германии, например. Потому что считают, что там больше гарантий качественной помощи.
Я тоже мама, и мотивы родителей мне понятны. Но фонды должны очень четко оценивать проблему и собирать деньги на то, что без денег сделать невозможно.
Я считаю одним из ключевых успехов фонда «Вера» появление юридической службы. Мы снизили расходы на покупку средств реабилитации, лекарственных препаратов, на установку в домах подъемников или пандусов благодаря тому, что наш юридический отдел постоянно пишет жалобы в муниципалитеты, в прокуратуру: там-то живет больной человек, он не может выйти на улицу, поскольку не соблюдаются принципы доступной среды. В 2019 году мы так «сэкономили» более 20 миллионов своего бюджета.
И все-таки что делать, чтобы не сомневаться в эффективности своей работы?
Задавать себе два вопроса. Я вспоминаю о них, когда сотрудники приходят с инициативой, которую я должна поддержать или зарубить. Первый вопрос: «Зачем?» Второй вопрос: «Как изменится качество жизни нашего умирающего больного?»
Если ко мне приходят с инициативой создать карты сестринского ухода для хосписов, я понимаю, что это не просто облегчит жизнь медицинских сестер, но и сэкономит их время. Соответственно, у каждой сотрудницы появляется больше минут на то, чтобы побыть в стационаре с больным. Это означает, что пациент меньше времени проводит в одиночестве и может чаще общаться с персоналом. Вот что получится, если я потрачу 1,5 миллиона рублей на разработку, создание и внедрение карты сестринского ухода вместо разрозненных бумажек, которые медсестры рассовывают по карманам.
Название вашей должности звучит так: руководитель Московского многопрофильного центра паллиативной помощи Департамента здравоохранения города Москвы. То есть формально вы чиновник?
Верно, госслужащий. При этом, например, в Нижегородской области я официально советник губернатора по социальным вопросам. Точнее всего говорить, что я общественный деятель, хотя мне очень не нравится этот термин.
Всегда интересно, как адвокат, который раньше работал в прокуратуре, способен смотреть на процесс с двух сторон. Став отчасти чиновником, что интересного вы обнаружили во взаимодействии государства с НКО?
Я свой среди чужих, чужой среди своих. Я обнаружила невероятное количество человечных, отзывчивых, трудоголичных и порядочных чиновников, которые искренне верят в то, что делают. Помните песенку из фильма «Забытая мелодия для флейты»? Там такие слова: «Мы бумажные важные люди, мы и были, и есть, мы и будем». Они искренне думают, что бумага меняет ситуацию «на земле», и очень грустно видеть по-настоящему преданных делу, умных людей, которые верят в такую ерунду. Бумага «на земле» ничего не меняет. Более того, она мешает. Берешь такого чиновника за руку, ведешь его «на землю» и объясняешь: «Ты это подписал. А вот директор детского дома или хосписа, который это прочитал. Мария Ивановна, расскажите, как вы поняли документ и что вы делали в соответствии с этой бумагой». Чиновник хватается за голову и говорит: «Какой бред! Мария Ивановна, вы сошли с ума! Мы вовсе не это имели в виду». А как она поймет, что вы имели в виду, когда вы там наверху пишете своим «птичьим языком»? Такой чиновник после пребывания «на земле» становится большой опорой, и такие есть.
И именно чиновники запускают цепную реакцию изменений?
Движение вперед определяет совсем небольшая группа людей — губернатор, министр и директор. Не общественники, не фонды, не дикторы телевидения и не артисты. Они могут говорить и делать всё что угодно, но исполнителей трое. НКО тратят много сил и времени на обучение персонала. Но пока мы не обучим этих троих, больше можно никого не учить.
Я могу подготовить сотню медсестер, но всё это не будет иметь смысла, если главный врач потом им скажет: «Вы что, самые умные? А ну-ка делайте так, как заведено. Что вы мне мозги полощете?» Они будут работать так, как раньше, потому что главврач платит им зарплату. А еще будут чувствовать ужасную неудовлетворенность жизнью, поскольку уже знают, что можно было бы работать по-другому.
Что сейчас мешает диалогу между чиновниками и НКО?
Многие представители сектора фактически отрицают не только институты власти, но и даже общепринятые правила. Как бы заявляют: «Мы такие, нам так удобно».
Я тоже не могу и не буду носить костюм, каблуки. Но я способна заставить себя сделать маникюр и переодеться перед посещением Государственной Думы. Для чего? Для того, чтобы сразу не вызвать отторжение у людей, от которых зависит принятие решения.
Казалось бы, внешний вид — мелочь. Но на что рассчитывает умнейший, ярчайший молодой мужчина, руководитель фонда или проекта, который помог тысячам людей, когда он приходит на встречу лохматый, с рюкзаком за спиной, в кроссовках с прилипшей грязью недельной давности?
Найдите тогда свою Чулпан Хаматову, которая сможет вас представлять. Но люди сектора склонны считать, что никто не объяснит лучше них самих. И вот я сижу на заседании, слушаю выступление человека из сектора и думаю: «Ведь всё правильно говорит. Но если бы можно было между ним и условным представителем государства повесить штору, всё было бы иначе». В этом смысле COVID и Zoom — отчасти наши помощники.
Почему эти условные правила так важны, когда речь идет о куда более глобальных проблемах?
К сожалению, система настолько огромная, гигантская и неповоротливая, что ее нельзя сломать, ее необходимо медленно трансформировать изнутри, заменяя одно колесико за другим. Общественник устроен иначе. Для него «постепенно» равно бездействию. Мне это понятно, я точно такая же. Хочется всё и сразу. Но! Если речь идет о наших подопечных, мы понимаем, что нужно действовать аккуратно, по принципу «не навреди». Но как только мы приходим в органы власти к чиновникам, то требуем от них быстрых изменений, а у них ведь свое «не навреди».
Моё «промежуточное» положение помогает мне учиться взаимодействовать и с теми, и с другими. И параллельно очень мешает жить, лишает меня сил. Общаться одновременно по вертикали, по горизонтали, вверх и вниз — это разрушительно.
Вы сказали, что у фонда «Вера» есть целая группа юристов, которые заставляют государство выполнять то, что оно обязано делать. Имеет ли смысл выявлять, анализировать прорехи в практике работы госорганов, в законодательстве и в регулярном режиме обсуждать это на встречах НКО и чиновников?
Это очень нужно и где-то даже практикуется. Нынешний министр правительства Москвы, руководитель Департамента труда и социальной защиты населения города Москвы Евгений Стружак собирает представителей НКО и говорит: «Я пришел из другой сферы. Объясните мне, расскажите». Потрясающая позиция. Чиновник, который умеет сказать «Я не знаю, как нужно» или попросить прощения за ошибку, демонстрирует фантастическую силу.
Раньше существовало Открытое правительство с Михаилом Абызовым, куда приглашали представителей третьего сектора. В силу характера Михаила Анатольевича совещания были эмоционально тяжелые, но все равно очень полезные. Он собирал лидеров мнений и ключевых чиновников. Мы орали друг на друга, но через этот крик поднимались и решались вопросы, актуальные для обеих сторон. Все вспоминают об этом с большим уважением и благодарностью.
Расскажите о том, как устроен ваш личный рабочий процесс. Вы выстраиваете в какую-то систему все свои задачи?
Я делю их на три группы. Первую я называю «домики». Это программы и направления работы, которые помогают непосредственно тем, кто проживает в «домике». Оказывая помощь школе, я помогаю не директору, а ученикам. Директору нужно отремонтировать крышу, а учеников интересуют другие вещи. Например, им не важно, старый учебник или новый — он должен быть интересным.
Второе направление — «инструменты». Это задачи, которые помогут мне с «домиками». Например, я вынуждена ходить на скучные совещания. Но чем больше я озвучиваю свою позицию чиновникам, тем чаще у них в ушах звучат мои слова, тем скорее они придут к пониманию темы.
Другой пример. В Нижегородской области мне нужно изменить региональное законодательство так, чтобы мы имели право платить пособие людям, у которых на руках подопечный инвалид старше 18 лет. Родственники получают пособие до того, как их подопечный станет совершеннолетним, а потом вынуждены отдать его в ПНИ, поскольку они сами стареют, а помощь никакую не получают. Нужен ли нормативно-правовой акт непосредственно инвалиду? Нет, ему поможет не он, а мама, которая не сдаст его в интернат. Поэтому НПА — это только инструмент.
Третье направление — просветительское. Это работа на массовую аудиторию, которая должна перестать отторгать мои «домики»: кривых, косых, бедных, несчастных, — то есть уязвимые категории граждан.
Бывает так, что вы не можете найти мотивацию для каких-то из задач?
Все-все входящие задачи, которые сыплются отовсюду, делятся на четыре блока. Блок А — хочу и буду делать, как бы сложно ни было, мне это важно и нужно. Блок В — не хочу, но буду делать, как бы это сложно ни было, поскольку это поможет в реализации блока А. Блок С — уже очень много сделано, нужно передавать полномочия, делегировать, менять свой статус и уходить от этих задач к другим. Блок D — задачи, которые я не хочу и не буду делать. Когда такие задачи появляются, хочется сказать: «Отстаньте от меня, это не мое, в мою повестку не вписывается».
Такое деление — «домики», «инструменты», просвещение и ABCD — помогает определять сферы, на которые нужно тратить больше или меньше усилий, мотивировать и ориентировать свою команду.
Правила стойкости
О том, как устроена российская благотворительность и шире – социальные некоммерческие организации, широкой общественности известно мало. Дефицит информации призван восполнить совместный проект рейтингового агентства RAEX и Агентства социальной информации, которые организовали серию углубленных интервью с лидерами благотворительных и социальных НКО, ведущими экспертами «третьего сектора». Эти интервью также являются частью работы по созданию рейтинга благотворительных НКО России, подготавливаемого RAEX на средства Фонда президентских грантов.
На сайте АСИ интервью публикуются при поддержке Фонда Потанина.
