Анна Скоробогатова — исполнительный директор фондов «Абсолют-помощь» и «Свет», преподаватель Высшей школы экономики и Британской высшей школы дизайна. У Анны три образования – журналистика, маркетинг и искусствоведение, трое детей и большой опыт работы в крупных международных компаниях, в том числе в PwC.
У вас огромный бэкграунд, связанный с бизнесом. При этом вы давно участвовали и в благотворительности как волонтер, жертвователь. Профессиональный переход в некоммерческий сектор произошел в 2019 году. Как так получилось?
У Джозефа Кемпбелла есть книга про путь героя («Тысячеликий герой», англ. The Hero with a Thousand Facesces. – Прим. АСИ). Так это, наверное, мой «путь героини»: и путь к самой себе, и путь в поисках смысла. Мне кажется, мы все его в разные моменты жизни проходим. Меня мой привел сюда.
Я никогда не думала о работе в НКО. Я профессиональный маркетолог, много лет выстраивала успешную карьеру в международных компаниях.
При этом и на работе, и в жизни я довольно часто сталкивалась с социальной тематикой, занималась вопросами устойчивого развития в сельском хозяйстве.
Мне кажется, мы в семье перепробовали все стандартные способы помощи.
В 2006 году, когда у меня родилась вторая дочка, на «мамских» форумах активно помогали отказникам, которыми занимался фонд Елены Альшанской «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Я помню, шла в магазин, покупала пачку подгузников для дочки и еще одну – для малышей в больнице.
Потом мы с детьми, когда они подросли, стали покупать подарки в детские дома. Помните, в бизнес-центрах перед Новым годом часто стояли елки с открытками. Берешь одну, а там письмо, например, Вани из какого-то детского дома, где он пишет, что хочет получить кроссовки. И мы покупали эти кроссовки, под елку складывали. Уже позже пришло понимание, что вовсе не кроссовки надо покупать, чтобы дать ребенку шанс на нормальную жизнь.
В какой-то момент я подумала, что покупать – недостаточно, надо делать что-то своими руками.
Однажды для фонда «Старость в радость» сортировала подарки в дома престарелых. И когда по списку вот так собираешь — полотенчико, трусы, носки, конфеты (обязательно мягкие, потому что нет зубов, и не шоколадные, потому что человек испачкается!), то в этот момент много вопросов возникает.
К самой себе, в первую очередь: а что еще я могу сделать для таких людей?
И я стала думать о своих профессиональных навыках и о том, где я могу создать дополнительную ценность, где могу быть полезнее. Ок, я могу рекламировать пиво – правда, я могу. Но не хочу. Вот с этим чемоданом я пришла в социальную работу.
Как фонд «Вера» вас нашел?
Нюта (Нюта Фендермессер, общественный деятель, учредитель Фонда помощи хосписам «Вера». – Прим. АСИ) меня пригласила. И, честно говоря, это было для меня очень сложным решением. Некоммерческий сектор, по крайней мере еще несколько лет назад, был очень закрыт. Насколько организации волонтеров, мам с болеющими детьми на руках, собирающие пожертвования в ящики в электричках, хотят быть профессиональными?
Я поняла, что могу привнести бизнес-практики в работу НКО, но был и другой мотив. Меня всегда удивляло, почему мы не любим говорить о своем участии в благотворительных проектах? Не принято говорить о своей помощи кому-то. Мы даже делали большое исследование, чтобы понять, кто помогает фондам и почему (фонд «Вера» вместе с Британской высшей школой дизайна. — Прим. АСИ).
Вокруг нас есть люди, которым нужна помощь, но есть много и тех, кто хотел бы помогать, но не знает, как это лучше сделать, с чего начать. И когда мы рассказываем о своей деятельности, мы таким образом показываем, что это не страшно, можно прийти, спросить, сделать по примеру. Мы заставляем людей задуматься. И в этом тоже смысл того, что специалисты с управленческим опытом работы в коммерческих компаниях переходят в сектор НКО.
Поэтому я оказалась здесь. Сначала, три года назад, в фонде «Вера», а затем в фондах Александра Светакова «Абсолют-помощь» и «Свет».
Как произошел этот переход? Все, что запланировано в «Вере», было уже сделано или же просто стечение обстоятельств? Или для вас была важна перспектива участия в инфраструктурных проектах?
Когда я приходила в фонд «Вера», я давала себе время на то, чтобы подумать, хочу ли работать в некоммерческом секторе, насколько это подходит мне и организации.
Мне очень помогла учеба в Московской школе управления «Сколково» по программе для женщин-руководителей. Там я поняла, что моя роль – помогать людям и организациям быть более устойчивыми, в том числе на пути социального развития.
Стало очевидно, что лучшая возможность реализовать свои профессиональные цели – это крупная грантодающая организация, которая поддерживает инфраструктурные проекты, уставную деятельность, профессионализацию сотрудников НКО.
Из фонда «Вера» я уходила с большой радостью: за два года я сумела подготовить себе смену и оставляла организацию в руках того человека, которому и хотела бы ее доверить. Растить людей рядом с собой — в этом и есть смысл быть руководителем.
Правильно ли я понимаю, что вам, в принципе, не так важна тема, с которой работает фонд: хоспис, помощь пожилым, отказники или дети и взрослые с ментальными нарушениями? Особых предпочтений нет или это не совсем так?
Мне казалось, что так и есть — я профессиональный управленец и тема не так важна. Но выяснилось, что это не так.
У Дэна Паллотты есть чудесная и очень компактная книга «Обыкновенный филантроп». Он говорит, что, если вы хотите начать помогать как волонтер, как жертвователь, то задумайтесь о том, какая тема вас очень беспокоит и мешает спать по ночам. И после того, как вы нашли для себя проблему, с которой не можете смириться, нужно подумать, сколько времени, сил, какое количество ресурсов готовы на это тратить и какого результата ожидаете от своих собственных вложений.
Поэтому сейчас в двух наших фондах у меня тесно сплетается и востребованность моих профессиональных навыков, и помощь детям в уязвимом состоянии, в том числе с ментальными особенностями. Это именно то, что меня сильно тревожит.
Легко и приятно помогать талантливым людям, например, поддерживать школьников, артистов, спортсменов. Видишь, каких успехов добивается человек благодаря твоей поддержке и гордишься этим, рассказываешь о том, как, благодаря твоей помощи, расцветают молодые ребята.
А мы что делаем? Мы помогаем тем, кому помогать не принято.
Мы работаем для того, чтобы ребенок с инвалидностью мог нормально пойти в школу и реализовать свое право на доступное образование. Или чтобы ребенок мог умереть без боли, со своими близкими, по-человечески. Или для того, чтобы отношение общества к инвалидности, к «инаковости», поменялось.
Фонд «Абсолют-помощь» поддерживает детей в уязвимой ситуации и НКО, помогающие им. Фонд «Свет» занимается инклюзией в музеях. Почему понадобилось два фонда?
Оба фонда учредил в разное время Александр Светаков. В этом году фонду «Абсолют-помощь» исполнилось 20 лет. Он долгое время был непубличным и активно занимался адресной помощью детям и учреждениям.
Несколько лет назад фонд начал системно поддерживать некоммерческие организации, которые работают в уязвимом детстве. Наша основная задача — чтобы ребенок с диагнозом, значительно снижающим качество жизни, или с опытом сиротства был социализирован и интегрирован в общество. Победители наших открытых конкурсов получают финансирование не только значимых проектов, но и уставной деятельности.
Надо ли говорить, что сейчас сохранить помощь детям и найти для этого средства — критически важно.
Если говорить о профессиональном развитии фонда, то, с точки зрения экспертов рейтинга частных фондов Forbes, мы уже третьи после Фонда Потанина и Фонда Тимченко.
Фонд «Свет» основан несколько лет назад для финансирования проектов в области культуры. И в частности, поддерживает развитие инклюзивных практик в музеях вне зависимости от возраста аудитории. Важно, чтобы люди с нарушениями зрения, слуха, опорно-двигательного аппарата и с ментальными особенностями, а также члены их семей могли жить обычной жизнью, ходили в музеи на интересные выставки, принимали участие в публичных программах.
Прошлой осенью прошел первый конкурс для московских музеев «Без исключения». Это был пилот, и мы хотели понять, как работать с государственными организациями, какая поддержка нужна для развития инклюзивных практик в музеях. Скоро стартует новый конкурс — для музеев по всей стране.
Это же не только экскурсионные адаптированные программы, но и какие-то арт-терапевтические занятия в пространстве музея?
Конечно. На протяжении многих лет в мире была распространена медицинская модель инвалидности. Говоря о человеке, начинали с его диагноза — с болезни, которую надо стараться вылечить, а самого человека надо «нормализовать». А если он не вылечится, не станет соответствовать нашему представлению о каком-то среднестатистическом человеке, то лучше пусть он сидит дома.
Сейчас мы говорим о социальной модели инвалидности.
Человека наделяет инвалидностью не диагноз, а среда, барьеры, которые его ограничивают.
Поэтому наша задача — эти барьеры совместными усилиями убирать. Например, человек на инвалидной коляске подходит к краю дороги, где есть спуск, и он спокойно без чужой помощи переходит на другую сторону. Или человек покупает какой-то прибор, а инструкция написана на понятном языке, да еще снабжена инфографикой. Или таблички в транспорте крупнее написаны, чтобы было видно человеку со слабым зрением.
Такая среда становится доступнее для всех, кому временно или постоянно нужна поддержка. По пандусу спустится мама с коляской, инструкцию легче поймет человек, для которого русский язык не является родным, а текст на табличке смогут прочитать и пожилые люди.
Чтобы разобраться, какие барьеры мешают, надо проводить исследования, часто их можно сделать самостоятельно без привлечения дорогостоящих агентств. Например, недавно мы с Еврейским музеем и центром толерантности изучали опыт человека с инвалидностью в музее. Почему он не приходит? Что нужно сделать для того, чтобы он пришел?
Я очень жду, что в заявках на конкурс мы увидим запрос на анализ, аудит доступной среды в музее, обучение сотрудников корректному взаимодействию с посетителями с разными формами инвалидности, на адаптацию коллекций: это могут быть и тактильные макеты, и тифлокомментарии, и экскурсии на жестовом языке, и перевод сопроводительных материалов на ясный и понятный язык для людей с ментальными особенностями. Очень важным становится вопрос цифровой доступности: адаптация сайта для незрячих людей, возможность купить билеты онлайн, соцсети.
Наша главная задача, чтобы человек с инвалидностью не боялся посещать музей, хотел и мог туда прийти. И чувствовал себя совершенно нормально, не сталкиваясь с недружелюбными взглядами и посетителей, и сотрудников музея.
У вас три высших образования. Очевидно, что многое, что вы умеете, сейчас востребовано: и умение писать, и маркетинговые навыки. Что касается третьего – истории искусства, как-то удается этот ресурс тоже применить?
Образование никогда не бывает лишним, прорастает всё.
А как преподавание совмещается со всем остальным?
Я очень рада, что преподавание появилось в моей жизни. Неправильно говорить, что я студентов чему-то учу – это абсолютно взаимное опыление новым опытом, восприятием, новыми подходами.
Я активно внедряю практико-ориентированное обучение. И мы со студентами учимся применять те маркетинговые инструменты, которые обсуждаем в теории. У меня есть несколько прекрасных примеров, которые показывают, что такие проекты работают и могут реально приносить пользу.
Например, в Британской высшей школе дизайна есть курс «Маркетинг и бренд-менеджмент», который создал Андрей Пуртов, а я там читаю несколько лекций. Студенты учатся на сквозных практических кейсах. Несколько лет назад одним из таких заданий стала разработка маркетинговой стратегии для фонда «Вера», где я как раз работала. Ребята провели большое исследование, которое я уже упомянула, и разработали проект платформы волонтерского фандрайзинга для фонда. Затем Фонд Потанина поверил в эту идею и поддержал ее грантом. И вот несколько месяцев назад коллеги запустили платформу «Верный друг»!
Не перестаю радоваться и «Мобильной сиделке» – приложению фонда «Вера» для тех, у кого есть близкие с неизлечимыми заболеваниями. Этот проект родился в пандемийном 2020 году из хакатона для разработчиков, который проводил Ростелеком. Команда 20-летних ребят из Курска за три дня сделала прототип приложения. Благодаря этому, в первую очередь, в реальность мечты поверили сами сотрудники «Веры»: если 20-летним ребятам под силу прототип, то и мы тоже можем свернуть горы.
А в Вышке в этом году ко мне подошли мои студенты креативных индустрий и сказали: «Нас очень вдохновляет ваша работа, и мы хотим сделать подкаст для вашего фонда».
Так появился ЛУЧ — «Лучшие уроки человечности». Скоро стартует второй сезон. В первом вышло 13 выпусков — участвовали и ребята, которые учатся в нашей школе «Абсолют», и мамы детей с особенностями развития, и эксперты: Анна Битова, Елена Багарадникова и Наталья Устинова.
Особенно ценно, что это – студенческая инициатива. Ребята сами нашли ресурсы в Вышке. Нет ни одного привлеченного профессионала: саундпродюсер, монтажер, режиссер, сценарист, ведущие – все это студенты. И при этом продукт получился очень профессиональный.
Еще один наш просветительский проект «Отличная колонка», который мы делаем совместно с людьми с опытом инвалидности. Например, Гриша Данишевский, подопечный фонда «Даунсайд Ап», официально работает с нами по договору, получает деньги за свой труд: он автор, готовит материал для колонки. Для нас это хороший опыт трудоустройства человека с инвалидностью.
Мне кажется, что такие проекты как раз помогают разрушать стереотипы, отношенческие барьеры. Мне очень понравилось определение инклюзии, которое я прочитала в одной из книг: «Инклюзия — это искусство жить вместе». Если наши проекты помогают разным людям жить вместе, меня это наполняет смыслом.
У вашего младшего ребенка, Матвея, РАС. Еще до того, как вы стали профессионально заниматься благотворительностью, вы участвовали в большой просветительской акции фонда «Выход» и VK, приуроченной ко Всемирному дню распространения информации о проблеме аутизма. Сейчас вы делаете что-то подобное?
Фонд «Абсолют-помощь» уже много лет помогает детям с ментальными особенностями. Это как раз те, кому помогать не принято.
Психиатрия в нашей стране — тема табуированная. Если болит нога, то ничего страшного: пойду к врачу, разберусь. Или живот болит – это не стыдно. А говорить о ментальном здоровье — страшно, и это нас очень сильно стигматизирует.
Большое количество родителей и детей реально нуждаются в помощи. Различные ментальные особенности – причина номер один детской инвалидности в нашей стране. Получается, что аутизм очень распространен, но у нас редко диагностируется: по статистике фонда «Выход», только каждый десятый аутичный ребенок получает правильный диагноз.
По статистике ВОЗ расстройства аутического спектра есть примерно у 1% населения.
В России, по данным фонда «Выход», диагносцируется только один случай из десяти.
Даже то, что на словах регламентируется – доступ к образованию, например (любой ребенок, вне зависимости от его диагноза, имеет право на школьное образование), работает плохо. Мало кто понимает, как таких детей интегрировать в образовательный процесс, как адаптировать школьную программу.
В прошлом году мой сын пошел в первый класс. Там, казалось бы, адаптированная программа. Мы открываем учебник по окружающему миру — одно из первых заданий: «посмотри на картинку, расскажи, какое это время года и объясни свою точку зрения». Интересно, как это должен сделать ребенок, который не говорит?
А обратная сторона: помогает ли ваша нынешняя работа личной ситуации?
Моя работа повысила нашу осведомленность о том, какой может быть помощь нашему ребенку. Я на собственном примере могу сказать: у нас родители остаются наедине со своими проблемами.
Мы с мужем часто чувствовали себя слепыми котятами: непонятно, где какую информацию искать, как выстраивать образовательные процессы.
У нас отсутствует государственная система мультидисциплинарных координаторов — нет одного специалиста, который мог быть вести ребенка и направлять родителей. И получается, что роль такого координатора берут на себя сами родители или, если повезет, какой-то из благотворительных фондов.
Но не должен каждый родитель, чтобы помочь своему ребенку, приходить на работу в благотворительный фонд. Не должен он стучаться во все двери и находить поддержку только в НКО. Ребенок и его родители имеют право получать помощь по месту жительства, в шаговой доступности — и своевременно поставленный диагноз, и маршрут развития, и необходимую программу реабилитации и абилитации. А также индивидуальный образовательный маршрут и возможность трудоустройства со временем.
Даже рассуждая прагматически, мне кажется, что мы полезнее и выгоднее, когда работаем и платим налоги, а не получаем пособия, которые только выпячивают диагноз и обостряют барьеры. А пока большинство выгоревших родителей предоставлены сами себе.
Никто из них, никто из нас не выбирал такого пути.
Какой может быть роль фонда?
Я вижу роль фонда как площадки для взаимодействия НКО, для обсуждения и создания таких общих навигаций, маршрутов, планов. Для того чтобы максимально упростить ситуацию и для родителей, и для медицинских специалистов, и для социальных работников.
Мы можем сделать прекрасный центр оказания ранней помощи, у нас может быть отлажен процесс маршрутизации детей, когда мы сразу определяем план развития. А потом ребенок приходит в школу, где другие родители настраивают своих детей против этого «странного».
Или ребенок приходит в парк, а его туда не пускают. Два года назад на день рождения Матвея мы пришли в центр «Сказка» в Крылатском. И сын захотел покататься на кораблике по воде.
Мы подошли, а нам работник аттракциона и говорит: «Таким(!) сюда нельзя». И показывает на инфографику: мороженое перечеркнуто – с мороженым нельзя, собака перечеркнута – нельзя, и голова человека с мозгами тоже перечеркнута – с головой, похоже, тоже нельзя.
Не бывает инклюзии в неинклюзивном обществе. Нам еще очень много работать, чтобы человеку с инвалидностью и любым другим опытом исключения было не страшно выйти на улицу.
Интервью с Анной Скоробогатовой — часть серии «НКО-профи», созданной Агентством социальной информации и Благотворительным фондом Владимира Потанина в 2017 году. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Серия реализуется в проекте «НКО-координаты» при поддержке Фонда президентских грантов.
