Больше 20 лет назад многодетная семья сооснователя «Яндекса» Ильи Сегаловича и художницы Марии Елисеевой начала опекать целый класс в интернате для детей с нарушениями развития. Для многих из этого класса дом Сегаловичей стал воротами в новую жизнь. Занятия в художественной студии, организованной Марией, и человеческая забота помогли детям получить образование, профессии и, по ее словам, счастье. Выросшие воспитанники приходят работать в ее организации «Дети Марии» и «Пеликан».
Интервью с Марией Елисеевой — часть готовящегося к запуску проекта «НКО-профи», информационной кампании о профессионалах в некоммерческой сфере. Проект ведут Агентство социальной информации, Благотворительный фонд Владимира Потанина и «Группа STADA в России». Материал кроссмедийный, в партнерстве с порталом «Вакансии для хороших людей» (группы Facebook, Вконтакте, сайт vdhl.ru).
— У нас всегда была очень большая семья. У бабушки было четверо детей и больше 20 внуков и правнуков. Мы все вместе росли. Я родилась в Москве, но жили мы в подмосковной Балашихе, вокруг бабушки.
Я больше всего любила, когда мы собирались на чей-нибудь день рождения. Была большая детская компания, мы много играли вместе. Мне очень это нравилось. Всегда думала: как здорово, когда много детей.
Все началось с мешка конфет. (Итальянская подруга Марии Сильвия в 1993 году привезла мешок конфет для российских детей, которые видят мало сладостей. Райотдел образования направил их в интернат, где директриса «любила иностранцев». Этот интернат и стал подопечным. — Прим.АСИ) Когда вы поняли, что конфетами дело не ограничится?
Конфеты были не моей идеей. Это мои друзья из Италии хотели осчастливить детдомовских ребят. Но когда мы их принесли, то сразу поняли, что детям совсем другого надо. Они хотели общаться, разговаривать, хотели, чтобы мы научили их пользоваться фотоаппаратом, просили поиграть с моей маленькой дочкой. У них был человеческий интерес к нам, им очень не хватало общения.
Вам не было страшно там?
Я боялась, когда были действительно опасные ситуации. Так вышло, что мы занимались только с одним классом. В интернате было 120 детей, а в этом классе — двенадцать. Мы не могли весь интернат возить к себе и дружили только с ними, а остальные расстраивались. Прятались за кустами и, когда мы приходили, бросали в нас камни. А нашим еще больше доставалось. Их обижали, у них отнимали вещи, которые мы им дарили.
Вы сразу приняли детей как своих?
Это происходило постепенно. Сначала взяли к себе одну девочку. Потом мальчишку. Все дети были с диагнозами. Официально это называется олигофрения, но мне кажется, что у большинства была просто педагогическая запущенность.
Мы никого не выбирали. Просто некоторые дети больше других сдружились с нашими. Мы взяли их, потому что наши дети об этом просили. Вначале у всех были равные шансы. Бросали жребий – кто, в какие выходные приезжает, и все приезжали по очереди. Интернатовцам тогда было по 11-12 лет, а наши девочки были младше, самой старшей исполнилось шесть.
В этой группе были девочки-двойняшки. Они обе целый год жили у нас дома, мы с ними совсем сроднились. Илья утром отвозил их в интернат на уроки, а потом они приезжали в студию и вечером ехали с нами домой. Так продолжалось весь год. Я подумала, что девочкам бессмысленно ездить в интернат, потому что никакой учебы там, к сожалению, не происходило. Фактически они уже жили у нас, и надо было это документально оформить.
Я обратилась в интернат и попросила нам их отдать, но получила отказ. Помог интернат патронатного воспитания. Тогда директором там была Мария Терновская. Департамент образования прислал в наш интернат бумагу о переводе девочек к Терновской. Это было перед началом лета. А мы часто брали детей на лето. Директриса не глядя подписала бумагу, думая, что речь идет о летних каникулах. А когда девочек перевели, она поняла, что сделала ошибку.
Почему она была против?
Все как-то очень приземленно объяснялось. Она говорила, что от стабильного количества детей зависит штатное расписание, зарплаты. Что, если я заберу этих девочек, ей придется брать детей из приемника-распределителя, а это неизвестные дети и она не хочет лишних проблем. Она не понимала, зачем мне все это. Я объясняла, что хочу отдать их в обычную школу, где они смогут получить среднее образование, а не справку о четырех классах.
Но девочек все-таки отдали?
С девочками вышло трагично. Директриса взялась за старшую из сестер. Она была лидером, держала в повиновении весь класс.
Ей стали внушать, что «Мария берет тебя, чтобы ты пеленки стирала». Я встретилась с завучем. Стала объяснять, что хочу отдать девочку в школу, а у моей младшей дочки пеленок нет, она носит памперсы.
Но администрация ее как-то перенастроила, к сожалению, и девочка сказала, что не хочет ко мне идти, потому что ей в интернате хорошо. Это было тяжело. Мы с ней дружили едва ли не больше, чем с ее сестрой. Я боялась за ее будущее, но сделать ничего не могла. Что я могу сделать, если она сама не хочет?
Как сложилась ее судьба?
Она вышла из интерната, получила жилье в Москве. Потом продала квартиру, купила что-то в Подмосковье. Долго жила с человеком, с которым у нее сначала были отношения, потом эти отношения закончились, но он не ушел, а привел в ее квартиру свою родню. Она одинокая. Работает от случая к случаю.
А вот у ее сестры все сложилось хорошо. Она прожила в нашей семье семь лет. Сейчас она уже совсем взрослая. Получила образование педагога-психолога. Работала в садике, потом родила дочку. У нее замечательный муж-математик. У них все прекрасно.
Как себя чувствуют дети после интерната?
Когда они покидают интернат, то очень нуждаются в поддержке, потому что не привыкли к одиночеству. А тут вдруг отдельная квартира, надо как-то налаживать жизнь. Очень часто на этом этапе кто-то приезжает и ночует у нас. Мы их стараемся поддерживать. Но им, конечно, очень непросто. Именно в этот момент могут начаться очень серьезные проблемы.
Вот, например, не так давно один из таких детей стал употреблять наркотики и украл у нас деньги. Мальчик очень хороший, добрый, всегда всем помогал. Раз это случилось, значит, жизнь его так сильно прижала. Надо его лечить. Но это можно сделать, только если человек сам захочет. Все наши ребята отлично знают, что в студию запрещено приходить под действием алкогольных или наркотических веществ. Но знают и другое: если возникла такая проблема, мы их не бросим, а будем им помогать на нейтральной территории.
Что вы вкладываете в понятие арт-терапии?
Мы неправильно делаем, когда называем свои занятия «арт-терапией». Арт-терапией должны заниматься врачи-профессионалы. В идеале было бы здорово, чтобы все наши художники закончили психологические курсы. Но на то огромное количество детей, которые нуждаются в занятиях, специалистов-психологов не хватает. Супердорогие профессионалы не всегда могут работать на общественных началах. Бывает, конечно, что и они к нам приходят волонтерами. Вот недавно у нас появилась замечательная психолог, которая стала вести киноклуб. До этого у нас уже был киноклуб, но вели его наши друзья, которые приходили, сменяя друг друга. Когда это делает профессионал, пользы гораздо больше. Она понимает, какие проблемы можно затронуть, а какие — нельзя. Очень важно соблюсти деликатность, когда разговор становится откровенным.
(Разговор прерывается телефонным звонком)
Сейчас звонил еще один мой приемный сын. Он один день был в Москве, и мы не успели увидеться. Он из Грозного, из тех, кто вырос в лагере для беженцев. В 2000 году мы взяли пятерых детей оттуда на две недели. Этому мальчику тогда было лет десять. Его папа попал в плен во время чеченской войны и после этого стал недееспособен. А мама очень больна. И вот мальчик к нам приехал вместе с другими детьми. Я заметила, что когда мы все вместе сидим за столом и ужинаем, мальчики все время командуют: девочки, подайте нам ложки, тарелки… Я им говорю, вы что, ребята, вы в Москве, здесь все по-другому! И я мальчикам предложила снять фильм про то, как они сами первый раз в жизни готовят ужин, чтобы потом они этот фильм своим детям показали. Мальчики решили приготовить жижгалнеш, это традиционное чеченское блюдо. Они его действительно приготовили, и мы сняли этот фильм. Получилось очень смешно.
Когда им надо было возвращаться в Чечню, этот мальчик, давайте назовем его Анзор, спросил, сможет ли он снова приехать. Я тогда в шутку ответила: приезжай, но только если ты будешь каждый день маме готовить завтрак и мыть посуду. Я, конечно, была уверена, что этого не будет. Через месяц его мама специально пришла на переговорный пункт и заказала звонок в Москву. Она до меня дозвонилась и сказала: я не могу узнать своего сына. Что вы с ним сделали? Он так за мной ухаживает. В общем, Анзор к нам приехал снова.
В результате этот мальчик стал рисовать. Он жил у нас в семье несколько лет, учился в школе ландшафтного дизайна, потом поступил в Институт современного искусства и начал делать свои интересные проекты. Сейчас он очень известный художник. Он звонил мне по дороге в Амстердам, где опять получил какой-то грант. Такие истории меня радуют.
Сколько детей «прошло» через вашу организацию?
Не знаю. Я очень не люблю эти подсчеты. Я понимаю, что все надо считать, но кого считать? Кто пришел однажды, кто походил полгода или ходил много лет? Вот, например, мы сотрудничаем с одним из московских интернатов с 1997 года. У каждого ребенка из этого интерната есть возможность к нам приехать. Бывает, что они скептически относятся: ну что там, рисование, фигня какая-то. Но когда они выходят из интерната и остаются одни, они приходят, и мы им помогаем.
Одна девочка сразу после окончания интерната родила одного за другим четверых детей. Она к нам не ходила никогда, но тут мы ей стали передавать детские вещи и наконец она сама пришла и попросила заниматься с ее детьми. Как считать — она прошла через нашу организацию или нет? Иногда дети ходят очень увлеченно месяца два-три, а потом их переводят в другой интернат, и мы их теряем. Но проходит время, и некоторые из них снова возвращаются.
Как вы налаживаете диалог с системой интернатов? Вы же не можете сказать, что все воспитатели там плохие.
Многие считают, что система интернатов лучше, чем ничего. Говорят: «Где бы были эти дети, если бы не интернаты?» Нет, эта система устаревшая. Лет 50 назад она была и в европейских странах. Но от нее ушли. Детских домов в Европе не осталось. Там тоже есть родители-алкоголики и наркоманы, которых лишают родительских прав. Но всех детей пристраивают в семьи. У нас тоже вводится эта система, но медленно.
Почему наша система вызывает так много критики? Потому что все непродуманно. У детей нетзащищенности. Воспитатели сталкиваются с тем, что детей часто отдают непроверенным людям за пособия, за квартиры.
А потом этот ребенок возвращается в интернат и говорит: «А можно я здесь побуду, потому что мне мама ключей не дала, а я на улице замерз?» Если выбор стоит между вот такими приемными семьями и интернатом, то да, лучше интернат. Но такие приемные семьи не имеют права на существование.
Эта система должна складываться постепенно. Быстро раздать всех детей не получится.
Ваша организация начиналась как продолжение семьи, но обрела структуру. Как вы это совмещали? Вам нужно было финансовое или менеджерское образование?
Нет, я не стала заканчивать финансовый институт. Но многие вещи любая многодетная мама может делать и без финансового института. У меня есть здравый смысл, логика и организаторские способности.
Я вообще не начальник. Начальник — слово неприятное. Это мой дом все-таки. Ну да, мы здесь работаем, но это все-таки дом. Это непростое дело, когда у вас дома происходит очень много всего и нет возможности хотя бы иногда принадлежать самой себе. Но так сложилось, так само проросло и мне это нетрудно.
Как строится финансирование вашей организации?
У меня две организации: «Дети Марии» и «Пеликан». «Дети Марии» — общественная организация. Там много грантов, мы выигрываем финансирование на разные программы. Но основные источники нашего дохода — не гранты. Финансирование складывается в основном из пожертвований частных лиц и компаний.
А в фонде «Пеликан» немножко по-другому. Там пока все деньги — мои. По разным причинам. «Пеликан» занимается взрослыми, ради этого мы его и сделали. А на взрослых гораздо сложнее деньги достать. Это взрослые с психоневрологическими нарушениями. Им эта помощь страшно нужна.
В «Детях Марии» сейчас 22 сотрудника. В «Пеликане» — семнадцать. Постоянных помощников-волонтеров больше сорока в обеих организациях. Среди сотрудников и волонтеров человек 12 моих старших ребят-выпускников. Некоторые так и остаются у нас, а некоторые работают временно, пока мы не подыщем им новую работу. Еще есть почасовые сотрудники – художники, репетиторы по разным предметам. Их занятия обязательны. В «Пеликане» больше репетиторов, которые занимаются дополнительно английским и математикой. Есть дети, которые не готовы заниматься нигде и ни с кем, кроме как у нас и с нашими сотрудниками. Тогда мы сами находим для них учителей. Вот кто-то захотел научиться играть в шахматы — и мы находим человека, который будет заниматься с нашим подопечным.
Какие обучающие программы у вас есть?
В «Детях Марии» есть программа ежедневных занятий. Там много разного: рисование, лепка, кулинария, театр. Для старших есть итальянский и английский клубы. Это очень важно для их общего развития, потому что связано с нашими ежегодными поездками. Чтобы поехать в Англию на Шекспировский театральный фестиваль, мы готовим спектакль. Планируем с английскими ми, которые помогают беженцам, расписать стену. Еще хотим подарить картину стратфордскому хоспису.
Раньше у нас были замечательные программы поездок в Италию с маленькими детьми, но потом произошла эта история с запретом на вывоз детей, и теперь это делать нельзя. Очень жаль. Сейчас мы возим в Италию уже взрослых ребят. Они ездят к своим как бы итальянским родителям, которые их не бросают. Но мы все равно продолжаем изучать итальянскую культуру, кухню, язык. У нас есть программа арт-лагеря на Сардинии. Мы возим туда Филимонковский детский дом, где живут дети с психоневрологическими диагнозами. Мы там учим итальянский язык, ставим спектакль и обязательно подключаем местных детей.
В России у нас есть зимний и летний детские лагеря. Каждый год устраиваем большую выставку наших работ в ЦДХ, участвуем в детских городских выставках. Трудно перечислить все. У нас есть проекты, которые мы придумываем на ходу.
Много программ с детьми Беслана. Сейчас мы дружим с двумя детскими домами в Осетии — в Моздоке и Дурдуре. Они приезжают к нам в летний лагерь, а мы уже третий год ездим в Дурдур. Сейчас мы готовим посылку для интерната — постельное белье с нашими рисунками. Еще мы делаем спортивную площадку в Первой школе Беслана. Бесланские ребята, бывшие заложники, нам очень помогают. Мы вместе придумываем мастер-классы, планируем какие-то совместные поездки.
Мы никогда не ставили задачу охватить как можно больше детских домов. Мы расширялись естественным образом. Например, кого-то из наших детей переводят в другой детский дом и мы начинаем брать группы уже из этого нового детского дома, чтобы не потерять нашего ребенка. Сейчас у нас 12 детских домов, но поточный метод — это не мое. Я больше люблю что-то семейное. Есть отличные организации, у которых получается пропускать большие потоки, но это не я. Я как бы мама. Понимаете? Мне важно во все вникнуть.
***
«НКО-Профи» — проект Агентства социальной информации, Благотворительного фонда Владимира Потанина и «Группы STADA в России». Информационные партнеры: журнал «Русский репортер», платформа Les.Media, портал «Афиша Daily», онлайн-журнал Psychologies, портал «Вакансии для хороших людей«, портал AlphaOmega.Video .
