Интервью с Татьяной Константиновой, исполнительным директором фонда поддержки слепоглухих «Со-единение», – часть проекта Агентства социальной информации, Благотворительного фонда Владимира Потанина и «Группы STADA в России». «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с порталом «Вакансии для хороших людей» и платформой LES.media.
Фонд «Со-единение» находится на окраине Москвы, в Ясенево, в большом здании бывшего детского сада. Учебные помещения переоборудовали под занятия слепоглухих: абсолютно все можно потрогать руками, есть гончарные и столярные мастерские, кухня со спецоборудованием, где учатся готовить, комната психологической разгрузки с сенсорным бассейном. И офис фонда. Стоит запах пекущихся пирогов.
Татьяна, как получилось, что вы стали руководить благотворительным фондом?
Сначала я довольно долго просто давала деньги разным благотворительным проектам, была донором. Пока жила в Тольятти, помогала тем, кого лично знала, а когда в 2006 году приехала в Москву, возможностей для благотворительности стало больше. У меня был блог в ЖЖ, я общалась с множеством людей. Познакомилась с Ольгой Журавской. «Подари жизнь» был первым фондом, которому я стала помогать, живя в Москве.
Потом Оля меня познакомила с Лизой Глинкой. Я начала ходить на ее собрания в подвале на Пятницкой. Встречи были регулярные, по пятницам, там собирали деньги на помощь какому-нибудь человеку. Я давала деньги, а потом поняла, что мне было бы интересно поработать в этой теме самой, ручками.
Каким бизнесом занимались?
Я жила в Тольятти, и там у меня была большая история: я и в автомобильных компаниях работала, и помощником директора одного из автомобильных заводов была. Последний проект был ресторанный, и переехала в Москву я тоже руководить рестораном. Это был ресторан французской кухни на Пречистенской набережной, назывался «Кумир» — легендарный ресторан, основанный мишленовским поваром Мишелем Труагро.
Когда благотворительность стала работой?
Весной 2010 года. В благотворительном собрании «Все вместе» решили создать фонд «Живой» и искали руководителя. Я предложила: «А давайте это буду я». Помню, мы сидели в подвале на Пятницкой, разговаривали: Лиза, я, Маша Хадеева (председатель совета фонда «Живой» — Прим. АСИ)…
В «Живом» проработала почти четыре года. Было три крупных направления. Первое – поиск денег на то, чтобы помогать тем, кто болен. Второе – просвещение. Люди звонят, и ты спрашиваешь: «А пробовали ли вы получить помощь от государства?» — «Ой, нет. А как, каким образом?» — «А вот так»… И третий тоже очень важный и очень большой кусок работы – популяризация помощи взрослым. Я постоянно, что называется, долбила эту стену, потому что в тот момент благотворительность в основном сводилась к помощи детям.
Здорово, что сейчас уже начали появляться фонды помощи взрослым и вообще эта тема зазвучала.
Я очень благодарна Саше Бабкиной, которая провела с «Добро Mail.ru» исследование и показала, что помощь взрослым стоит на одном из последних мест. И стала везде об этом говорить.
Помощь взрослым и сейчас не самая популярная. Но, конечно, благодаря появлению фонда «Живой» многое изменилось.
Мне кажется, что помощь взрослым как-то снижает пафос: ты помогаешь не только сладеньким, кудрявым, голубоглазым, красивым и миленьким. И помогаешь не потому, что тебе жалко или ты себе кажешься сильнее, чем тот слабый, которого надо защитить. А просто потому, что ты делишься тем, что у тебя есть.
Это совсем другие энергии, другое отношение к этому процессу… Я считаю, что это очень важное движение. Очень рада, что оно развивается.
Почему не остались дальше с фондом «Живой»?
В какой-то момент я выгорела. Уже потом поняла, что сделала ошибку — я не берегла себя.
Мне надо было по-другому все строить, больше давать передышку себе. Сложность была еще и в том, что я не могла взять на работу достаточное количество людей. Финансовая возможность нанимать специалистов появилась только тогда, когда мне самой уже был капец и физически, и психологически.
А как быстро случилось выгорание? Когда вы заметили, что что-то не то происходит?
Наверное, где-то спустя год. Я не отследила этот процесс в самом начале. Осознала уже тогда, когда зашло довольно далеко.
Хорошо помню это утро — я проснулась и поняла, что меня ничего не радует: ни любимые люди рядом, ни дом, ни собаки-кошки, которых я очень люблю и которых у меня много.
А я вообще-то довольно жизнерадостный человек, всегда на позитиве и с улыбкой.
И вот тут я реально очень испугалась. Потом, когда листала литературу, смотрела признаки клинической депрессии, увидела – да, моя картинка…
Сколько людей с вами тогда работали?
Команда была небольшая. Сначала — только я и бухгалтер. Через какое-то время появились волонтеры. В последние 1,5-2 года еще был медицинский консультант, Ася Доброжанская, которая оценивала заявки, могла вести переписку с больными.
Мы проводили очень много разных акций. Мало кто помнит, что первый вещевой благотворительный магазинчик был именно у фонда «Живой». Он назывался «Благомаркет» и находился в Хохловском переулке. У меня просто не хватило сил заниматься и фондом, и магазином. А вот ярмарки мы проводили успешно, хорошо собирали деньги. Идею «Благомаркета» придумала Наташа Вороницына — девушка, у которой рассеянный склероз. Первую ярмарку мы провели в ее пользу. И потом тоже все время ей помогали.
То есть фонд фактически состоял сначала из двух, а потом из трех человек. Это, наверное, радикально отличалось от того, что было до этого в бизнесе?
Конечно. Ты здесь и швец, и жнец, и на дуде игрец.
Работа руководителем благотворительного фонда тебя «прокачивает» очень сильно. И ты либо очень быстро всему учишься и становишься «универсальным солдатом», либо уходишь.
Ну, вы стали «универсальным солдатом», но это не спасло, все равно ушли.
Возможно, дело еще и в том, что мне сложно было заниматься адресной помощью. Я все-таки больше системный человек. Я все время понимала, что латаю дыры, тогда как можно пойти в начало и там закрыть источник. И это меня раздражало: ко мне как из рога изобилия все время сыплется, и если я в начало не пойду, то оно и будет сыпаться. И вместо того, чтобы внизу бегать, как волк с корзиной, собирать эти яйца, хочется заколотить все сверху…
И я в малодушном, как считаю, порыве, сказала: «Все, хватит благотворительности», — и ушла обратно в бизнес.
Я знаю, кто-то говорил про меня: «Ну да, конечно, променяла «Живой» на такой крутой богатый фонд»… Но на самом деле это не так. Я ушла в консалтинг, заниматься проектной деятельностью. Но смогла проработать там всего три месяца.
Почему?
Мне не хватило смыслов. Инфицирование благотворительностью — страшная вещь. Я поняла, что могу работать за деньги, но мне это не интересно.
А оттуда я уходила в никуда. Понимала, что в «Живой» уже не могу вернуться. Предложений новых не было, и с января по май я сидела дома. А потом меня пригласили в фонд «Со-единение».
И как оцениваете второй опыт? Учли ошибки?
Ну, во-первых, меня очень привлекло, что это системный фонд. Я, конечно, не предполагала, что мы так вырастем, будем настолько серьезными и крутыми. Генетические исследования, которые мы поддерживаем, создание ассоциации организаций, занимающихся слепоглухими… И уж конечно, в 2014 году я не предполагала, что мы придем даже к установке бионического глаза.
Мне вообще история возникновения этого фонда представляется сказочно-фантастической. Я знаю, что в СССР занимались слепоглухими, были в Харькове специалисты, экспериментальный Загорский интернат под патронажем МГУ. Потом все в никуда ушло. И вдруг появляется фонд. Да еще такой большой, с таким составом учредителей и попечительского совета. Как это получилось?
Ну, никто не делает из этого тайны… У Путина есть помощник, который в свое время познакомился со слепоглухим человеком и помогал таким людям в частном порядке вместе с еще одним своим коллегой. Но у них государственное мышление, и они, как и я, поняли, что помогать десятерым людям – это латание дыр. Нужно менять систему в целом. Тем более что у России, действительно, когда-то была пальма первенства по изучению слепоглухоты.
Мы, когда начали работать, ездили по миру и смотрели, где, кто и как работает со слепоглухими. И вот мы приезжаем в Токио в большую школу для слепоглухих. Директор подходит к шкафу и достает книгу И.А. Соколянского, переведенную на японский. И говорит: «Мы ничего принципиально нового не придумали. Взяли советские методики, докрутили под себя и используем».
Сейчас, во многом благодаря деятельности фонда, в России опять стали заниматься слепоглухими, в том числе исследовать их. Слепоглухой ребенок в 1963 году, когда начался Загорский эксперимент, в 2014-м и, например, в 2037-м – это три совсем разных человека. Четверо выпускников Загорского интерната окончили МГУ, среди них есть люди с учеными степенями. А недавно мы переписали детей, и выяснилось, что сохранный интеллект — только у очень небольшой части. Дети в основном с множественными нарушениями. Тенденция такова, что и дальше этих нарушений будет больше. И поэтому методики надо менять.
Насколько легко вам было войти в тему?
Нормально. Я педагог по образованию и, повторюсь, «универсальный солдат». Много прочитала литературы. Мы встречались со специалистами, которые когда-то занимались со слепоглухими, они сейчас уже в возрасте. Как губка впитывали, потому что было очень интересно.
Сначала они думали: какие-то молодые, ретивые, в пиджачках. Придут, освоят деньги и всякую дрянь будут делать… А когда поняли, что мы их слушаем и слышим, – конечно же, отношение изменилось.
Но я не могу и сейчас назвать себя суперспециалистом по слепоглухоте. Тема очень обширная. А я все-таки больше менеджер. Я не занимаюсь методиками непосредственно, но делаю так, чтобы жизнь этих людей менялась.
А как выстраивалась стратегия фонда? Ведь делается очень много всего: образование и трудоустройство, спектакли, арт-терапия, керамика, издательский проект… Все стихийно разрослось?
Нет, не стихийно. У нас изначально была стратегия. Мы себе написали, что к 2020 году должен иметь слепоглухой. У нас есть такие «простыни» на каждый год. От чего-то по ходу дела отказываемся, что-то, наоборот, привносим. В 2015 году мы провели форсайт. Это большая работа, когда приходит команда, которая на этом специализируется, и вы моделируете будущее. И даже то, к чему мы пришли на этом форсайте, мы уже реализуем.
Получилось такое счастливое стечение обстоятельств: со старта – сразу системная работа и господдержка. Об этом любой фонд мечтает.
У нас нет господдержки финансовой. Административная – да, есть. Но не такая большая, как может показаться со стороны. Мы шутим иногда, что формат фонда, который мы сейчас создали, можно брать и переносить на любое другое направление…
Ну, не каждый фонд осмелится в качестве одной из целей написать себе «Внесение изменений в государственную политику» и рискнуть попасть в «иностранные агенты».
Да, в плане изменения госполитики у нас уже есть успехи. В прошлом году Минтруд выпустил законодательный акт, где для слепоглухих людей увеличивается количество часов бесплатного сопровождения. Раньше всем было положено всего 48 часов. Сейчас не самые тяжелые могут получить 84 часа, а тотально слепоглухие – 240 часов. Я думаю, что к концу года это уже заработает.
И еще один момент. Нам удалось включить в государственный перечень технических средств реабилитации брайлевские дисплеи (устройства с шеститочечной азбукой Брайля, позволяющие незрячим людям пользоваться компьютером. — Прим. АСИ). Каждый дисплей стоит больше 250 тыс. рублей. А это та вещь, которая позволяет слепоглухому человеку вырваться из своего привычного окружения и в Интернете общаться с другими людьми. Мы уже который год проводим большую программу – обучаем их работать с компьютером. И если до этого мы каждому обучившемуся сами дарили брайлевский дисплей, то сейчас его можно получить бесплатно от государства.
Каждую программу мы делаем с дальним прицелом — чтобы потом ее отдать государству.
Потому что, например, сегодня есть те, кто готов давать деньги на работу фонда, а завтра их обстоятельства могут измениться. А там живые люди, которые уже увидели другую жизнь, их нельзя бросать. А кто в стране может дать гарантию, что поддержка будет все время? Только государство.
Сейчас мы сужаем количество программ, укрупняем. Начинали с шести, а оставляем три: первая — информирование и вовлечение, вторая — региональное развитие, и третья — наука, образование, технологии.
Из того, что удалось сделать за время работы фонда, что лично вы считаете самым большим результатом?
Меня больше всего греет, что слепоглухие люди начали консолидироваться, объединяться, они учатся договариваться друг с другом. У нас есть такой орган – Совет регионов. Там собраны слепоглухие люди со всей страны. Общение идет по электронной почте. И я вижу, что они становятся командой, на них уже можно опираться. Это важно как минимум для того, чтобы разговаривать с государством. Нужна одна «точка входа», приходить должен кто-то один — уполномоченный, понимающий и то, как работает госмашина, и нужды слепоглухих.
Вообще они стали много общаться. Люди, у которых было тотальное одиночество, освоили Facebook. Мы сознательно все эти годы отправляли их в соцсети. И сейчас их там много, они создают свои группы.
Много уже людей охвачено?
По переписи — порядка 4 тыс. человек. На самом деле, это не очень много. Перепись идет тяжело, и не только у нас, во всем мире. Предполагается, что всего в стране их 13-15 тысяч. Мы переписали где-то около трети и продолжаем искать. И думаем, что сейчас помогут те вещи, которые взяло на себя государство — техсредства, сопровождение. Люди начнут охотнее идти на контакт, захотят получить этот статус.
Поначалу нас вообще посылали: «Кто вы такие? Москвичи? Зачем вы меня переписываете? Вы почку мою хотите взять? А может, квартиру?»
А когда они поняли, что мы не просто так, наскоком, действуем, что есть плоды и реальные дела, нам начали доверять. Это, кстати, одна из важных вещей – доверие со стороны слепоглухого сообщества.
Нас не приняли с распростертыми объятьями сначала: «Ах, спасители!» Были такие разговоры: «Государство в вас деньги закачало, сейчас вы их попилите быстренько и свалите…» Но сейчас отношение уже другое.
Сколько людей работает в фонде? Состав постоянный или меняется?
Сейчас где-то 35-40 человек – это руководители программ, менеджеры и сотрудники. Мы уже разрослись, есть дочерние организации. Ротация происходит, не все выдерживают наш график – мы много работаем.
Иногда некоторые люди думают: пойду-ка я в благотворительный фонд, отдохну. И еще со звездами потусуюсь и плюсики в карму получу… Но это не про нас.
Из тех людей, которые в 2014 году начинали, сейчас осталось только трое: я, президент фонда Дмитрий Поликанов и руководитель одной из программ Елена Гелескул. Но с конца 2015-го – начала 2016 года пришли люди, которые сейчас на своих местах.
Как строится управление, как бы вы назвали его стилистику?
У нас «двоевластие»: президент и исполнительный директор. И у нас разные степени ответственности, разграничения деятельности, где-то у одного сильная сторона, где-то у другого, и это помогает.
У нас не тот президент, который ходит и исключительно торгует лицом. Он принимает активное участие практически во всех процессах, это «играющий тренер».
А в целом, если структуру рассматривать? Насколько большой вклад вносит попечительский совет?
Попсовет нам задает стратегию, и мы ему отчитываемся раз в год. Часть попсовета — наши доноры. Следующий уровень — Совет фонда. Эти люди тоже включены в работу фонда, они не формально подписывают бумажки, а задают вопросы, и порой достаточно каверзные. Дальше президент, исполнительный директор и руководители программ.
Тип руководства авторитарный? Или, скорее, демократичный?
Мне кажется, что я довольно демократичный человек. То, на что люди могут рассчитывать, — желание договариваться. Двери все время открыты. Но есть граница, после которой я могу и навалять. Жестко. Может быть это неправильно, может надо на подходах, не доводя до крайностей. Но я до последнего терплю, а потом…
Как разрешаются конфликтные ситуации?
Я стараюсь людей выводить на то, чтобы они разговаривали друг с другом с позиции принятия и желания договариваться.
Все люди разные. Я отращиваю в себе «безоценочность», работаю над собой постоянно. Если человек ко мне приходит и начинает что-то говорить про другого с негативной окраской, я говорю: «Стоп». Зовем третьего и разговариваем на троих. Помогают и специалисты — с фондом работают два психолога, мы имеем такую возможность, и это счастье. Они помогают и предотвращать выгорание.
У всех все в порядке с выгоранием сейчас?
Мы разные, и работа разная. Есть те, кто контактирует непосредственно с благополучателями. И благополучатели разные. Иногда случаются конфликтные ситуации и здесь, и с этим надо тоже работать.
Опыт бизнеса вам помогает? Что-то удается применить?
Да, конечно. Построение бизнес-процессов, ведение проекта, бизнес-планирование, бюджетирование, KPI — все это работает. Но это нужно рассматривать как инструмент, а главная ценность – это, конечно, работа на улучшение жизни людей.
А что существенно отличается от работы в бизнесе, кроме социальных смыслов, о которых говорили ранее?
Во-первых, результат ты видишь быстро, и он значимый – это тоже о смыслах. Во-вторых, тебя чисто по-человечески сильно «прокачивает»…
В бизнесе ты можешь играть какие-то роли довольно долго. А здесь ты можешь играть какое-то время, но рано или поздно все твои истинные качества проявляются. Жизнь подкидывает такие ситуации, когда ты проявляешься настоящим.
И не всегда с самых лучших сторон. И здесь два пути. Либо ты работаешь над собой, улучшаешь себя, делаешь апгрейд. Либо нет.
Проявляет качества, которые человек сам может не осознавать?
Да. Проявляет, выводит на поверхность. В бизнесе ты можешь их маскировать. Ну, выполняешь ты свою функцию, по пятницам-субботам ходишь куда-то расслабляться, а потом опять приходишь застегнутый на все пуговицы.
А здесь не получается. Потому что ты близко к людям. К боли, страху, страданиям человеческим. Ты можешь либо бежать от этого сломя голову, когда понимаешь, что не выдерживаешь, либо меняться.
Я поняла, что нашла такое место в отношениях с благополучателем, когда и ближе не подхожу, и не отдаляюсь. Я ровно в том месте, где делаю эффективную работу, и я сохранна.
Есть, наверное, случаи и темы, которыми мне было бы трудно заниматься. Я понимаю, что с детьми тяжело, потому что очень сильно они меня трогают, и с животными. При этом я занимаюсь животными, у меня своих пятеро, розданных очень много. (Я вообще рецидивист. Мужу уже пообещала, что все, зоопарк закрыт, больше мы никого не возьмем. Хотя можно было и взять еще кошечку и собачку одну… Но периодически притаскиваю кого-нибудь и потом пристраиваю.)
А в приюте для бездомных животных я только один раз была. Дошла до его середины и разрыдалась. Это невозможно.
Что вас эмоционально подпитывает, поддерживает в работе?
Мне очень нравится видеть, как наши слепоглухие играют в театре. Как их принимают зрители и как потом хлопают. Я каждый раз плачу, когда им аплодируют. Мы, сотрудники фонда, начинаем хлопать и топать. И я каждый раз вижу у зрителей сначала недоумение: «Что это?» — а потом осознание, что там же люди слепоглухие… И весь зал начинает топать. Я понимаю, что они стали еще ближе в принятии другого человека, что это эмпатия и что-то повернулось. И вот это, конечно, потрясает.
И очень много эмоций, когда видишь результаты. Двум людям уже имплантирован бионический глаз. Это фантастика. Когда человек после операции смог прочитать написанное имя дочери — это до мурашек. Он рассказывал, что в какой-то момент так привык к импланту, что пошел жену встречать с работы и забыл трость. Осознал, что идет без трости, где-то в середине пути, дико испугался, что сядут батарейки и он опять окажется в кромешной мгле без помощи. Но батарейки не сели.
***
Как избежать выгорания: советы Татьяны Константиновой
1. В первую очередь – маску себе.
В самолете пишут: «В случае аварии в первую очередь маску наденьте себе, потом ребенку». Это большое лукавство, когда человек говорит, декларирует: «Я всего себя отдаю полностью людям». Но у него при этом заброшены дети, заброшен он сам, в первую очередь.
Я несколько лет ничего не покупала себе из одежды, я все мерила операциями для людей. И это неправильно, это тоже момент выгорания. Заниматься нужно собой, и нет ничего постыдного в том, чтобы купить себе красивые туфли. Даже если они дорого стоят.
Ты — тот источник, который делает добрые дела. Но, помимо добрых дел, у тебя есть твоя семья. Или, если нет семьи, есть животные. Или, если никого нет, есть ты сам. Заботься сначала о себе. Ты должен быть «в ресурсе» — сейчас модное слово. Это первое.
Мы подходим к заповеди библейской: «Возлюби ближнего как самого себя». Но с себя самого ты и начинай. Это глубокая работа и очень серьезная. Кому-то надо долго работать с психологом. Себя-то мы любить и не умеем, практика это показывает.
А дальше уже начинается техника. Посмотрите, как вы спите. Сейчас есть разные техники для правильного сна. Помимо того, что сон должен быть полноценным… Вам кажется, что если вы до двух часов ночи не попишете что-то в интернете, не поотвечаете на письма, то все пропадет. Ничего не пропадет.
Я сейчас, несмотря на весь мой объем работы, ложусь спать в 10 или 11 вечера. Не позже 23:00. Я так живу уже больше где-то полугода. Мне это безумно нравится. При этом графике я встаю в светлое время года в 5 утра, когда светает, и начинаю рано работать. В зимнее время года просыпаюсь около семи. Прекрасно все успеваю. Да, первоначально люди недоумевали, получая от меня письма в 5-6 утра летом. Потом все привыкли. И, главное, качество не страдает.
Хорошо спать, когда прохладно и свежий воздух. Я убрала из комнаты телевизор и все приборы, светящиеся огонечками, это тоже мешает полноценному сну. И это накапливается. Да, за один день вы изменений не почувствуете, но, если это практиковать…
2. Помимо благотворительности, должно быть что-то, что вас питает. У Лены Смирновой («Созидание») это прыжки в воду. У меня – мои животные, собаки, кошки. И моя семья. То есть что-то, что только для вас. Невозможно и не нужно всю свою жизнь, всего себя положить на алтарь помощи человечеству. Мое глубокое убеждение, что человечеству, на самом деле, это не нужно. Ваша жертва, вы, погибшие на этом алтаре, не нужны. Вы здоровые, сильные, работающие по мере своих сил, — нужны. А изможденные — нет.
По возможности, живите счастливую жизнь, потому что никому вы несчастные и страдающие не интересны.
3. Вовремя делайте передышку. Я стараюсь не работать в выходные дни. Мы много работаем в будни, и я считаю, что выходные — это для меня и моей семьи. Я сознательно выключаю телефон. Не подхожу к почте. Хотя меня как трудоголика ломало в первое время, и хотелось зайти посмотреть… Теперь все отключаю, потому что это перезагрузка, которая помогает. Вовремя ходите в отпуск. Не манкируйте графиком отпусков, потому что это неправильно.
Банальные советы Капитана Очевидность. Но попробуйте их все точно выполнять.
***
«НКО-профи» продолжает прием работ на конкурс для региональных журналистов и редакций СМИ. Мы принимаем материалы о профессионалах НКО со всей России, об их карьере в некоммерческом секторе, о том, что привело их в эту работу вместо бизнеса, госслужбы или частной работы по найму. Прочитать о конкурсе подробнее и подать заявку можно на сайте проекта.
***
«НКО-профи» — проект Агентства социальной информации, Благотворительного фонда Владимира Потанина и «Группы STADA в России». Проект реализуется при поддержке Совета при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Информационные партнеры: журнал «Русский репортер», платформа Les.Media, портал «Афиша Daily», онлайн-журнал Psychologies, портал «Вакансии для хороших людей» (группы Facebook и «ВКонтакте«), портал AlphaOmega.Video .
