Интервью — часть проекта Агентства социальной информации и Благотворительного фонда В. Потанина. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с Les.Media и порталом «Вакансии для хороших людей».
До того как фандрайзинг стал мейнстримом
Вам сейчас 35 лет, и около 20 из них вы в секторе. То есть вы пришли в профессиональную благотворительность еще в подростковом возрасте. Как это было?
Я рос в небольшом поселке в 450 км от Архангельска. Я был активным общительным подростком. В областном отделении Красного креста мне предложили пройти обучающий тренинг по программам «равного обучения» — это были программы, направленные на профилактику ВИЧ-инфекции и потребления психоактивных веществ среди молодежи.
Смысл «равного обучения» в том, что подростки проводят профилактические семинары для своих ровесников — доступно, без занудных нравоучений — и уровень доверия к таким урокам повышается.
В 14 лет я прошел трехдневный тренинг в Архангельске, потом стал проводить полуторачасовые семинары в игровой форме для учеников нашей школы, а когда все классы охватил, то стал двигаться по районам нашей области. Двадцать один год в секторе — это если считать волонтерский опыт, а профессиональной работы — 16.
Почему активный общительный подросток погружается в методологию профилактических семинаров, а не заводит компанию и не создает, например, рок-группу?
В маленьком поселке тебе не так много занятий доступно. Не было секций, кроме спортивно-беговой, в которую я уже ходил. А на семинарах я учился ловить настроение аудитории, понимать психологию группы и знать, как ей управлять, — мне все это безумно нравилось. Иногда за месяц я проводил профилактических семинаров больше, чем успевали ребята в Архангельске.
Мы ставили спектакли, в которых инсценировали ситуации, требующие от подростка взрослых решений. Красный крест продвигал активных — у нас были дополнительные встречи, тренинги для тренеров. Там растили молодых лидеров, и мне нравилось быть в их рядах.
На втором курсе университета я стал уже работать в региональном отделении Красного креста и получать зарплату. Я обучал новых волонтеров, организовывал мероприятия, держал связь с органами власти, заполнял грантовые заявки и общался с бизнесом, чтобы мы могли получать оборудование и площадки.
Красный крест был хорошо известен в городе, поэтому все карты нам были в руки, мы были на виду. Я получил юридическое образование, но никогда по профессии не работал — вся моя деятельность с тех пор была связана с общественными инициативами.
Расскажите о самом смелом проекте, который вы делали.
Мы с волонтерами придумали спектакль Justlive, justlove про людей с ВИЧ-инфекцией. Он был направлен на профилактику стигмы и дискриминации таких людей. Мы собирали по 600 зрителей, и люди выходили в слезах. Потом волонтеры из других регионов просили у нас разрешения тоже ставить этот спектакль, то есть он постепенно стал тиражироваться.
А на что вообще была похожа благотворительность в конце нулевых? С чем она ассоциировалась у людей?
В тот момент был бурный рост профилактических проектов, потому что они хорошо финансировались Глобальным фондом [по борьбе со СПИДом, туберкулезом и малярией]. Большие организации вроде Красного креста очень хорошо прокачивались в фандрайзинге, в работе с местными сообществами. Появились маленькие НКО, но пока не очень заметные.
Привлечение частных пожертвований было чем-то заоблачным, в основном все жили за счет субсидий, федеральных и региональных грантов. У больших организаций частный фандрайзинг мог выглядеть так: волонтеры приходили на мероприятия с коробками и рассказывали о своей организации или просто собирали средства на улице. Сейчас к таким методам сбора денег мы [сектор] относимся с опаской.
Но Красный крест с региональными отделениями по всей России уже выстраивал систему помощи, работал с международными партнерами. Можно ли сказать, что это стало для вас трамплином?
Мне нравилось, что мы периодически собирались в Москве с региональными руководителями Красного креста: учились фандрайзингу до того как это стало мейнстримом, взаимодействию со СМИ. Мне предложили стать членом молодежного совета ООН — его идея была в том, что молодые люди должны не только участвовать в разработке образовательных программ, но и заниматься их разработкой, мониторить результаты.
На следующий день после окончания университета я уехал в Москву на стажировку в фонд UNFPa. Стажировка длилась три месяца, нам предоставили жилье, платили за работу. Так я и остался в Москве.
«Кто вообще эти люди?»
Как — остались?
Я устроился работу в Открытый институт здоровья. В тот момент это был один из операторов Глобального фонда. Мы занимались снижением вреда от наркотиков среди инъекционных потребителей. Люди, которые ранее сами столкнулись с проблемой наркомании, но уже в ремиссии, становились нашими доверенными консультантами и помогали наркопотребителям. Потому что мы — координаторы из Москвы — конечно не знали, где эти наркопотребители, как с ними правильно общаться.
Мы также занимались обменом шприцев, но надо понимать, что программа снижения вреда — это целая философия. И выдачей направлений к доверенным специалистам, потому что уязвимая группа просто так прийти в медицинское учреждение боится.
На базе СПИД-центров были низкопороговые центры, в которых наркопотребители могли спокойно получить консультацию. Мы заботились о том, чтобы у потребителей снизился риск заражения инфекционными заболеваниями и чтобы они не распространяли инфекцию среди своих друзей или в семьях. Если есть ВИЧ-инфекция или вирусные гепатиты, мы помогали их вовремя выявить.
В Открытом институте здоровья я координировал 28 регионов.
Какие события в вашей жизни повлияли на то, что вы захотели именно помогать уязвимым группам?
Мы с семьей переехали из Архангельска в поселок, потому что у моего отца были большие проблемы с алкоголем, и тема зависимости была мне близка. Но все-таки движком было то, что в Красном кресте я мог реализоваться — а это удача для ребенка из отдаленного поселка.
При этом я не могу сказать, что проблема наркопотребления в Архангельской области была очень острой. Это узловая станция, и ввозить какие-либо вещества было сложно. Но поскольку первая волна ВИЧ-инфекции была именно среди наркопотребителей, за счет профилактических программ в Архангельской области удалось сдержать эту волну — то есть наши меры сработали очень вовремя.
У меня не было цели работать именно в тех проектах, которые помогают людям с ВИЧ или с зависимостями. После Открытого института здоровья я ушел в Национальный фонд защиты детей от жестокого обращения. Я вел переписку с партнерами, с экспертами, учился организовывать проектную деятельность. Я погрузился в системную работу, о которой так много сейчас говорят. Но я не видел благополучателей, а хотелось быть ближе к людям, которым помогаешь. Поэтому я ушел, когда мой контракт закончился.
Девять отказов на десять писем
Ближе к людям — это адресная помощь?
Да. Я пришел в благотворительный фонд «Красота — детям» на самом старте. Учредителем была руководитель крупного центра эстетической медицины Римма Васильевна Мойсенко. Этот проект был ее социальной ответственностью. Мы помогали детям, которым требуются дорогостоящие лазерные операции по удалению крупных пятен на лице, детям с заячьей губой, с волчьей пастью.
Скольким детям вы успели помочь?
За год мы помогли пяти детям. Многие думают, что адресная помощь — это просто. На самом деле нет. На каждого ребенка нужно получить большой пакет документов от родителей, заключение эксперта. Нужно найти клинику, готовую сделать операцию, познакомиться с руководством. По-настоящему огромный пласт работы — это просто даже рассказать о фонде медицинским учреждениям. Еще большая сложность — донести до родителей, что к нам теперь можно обращаться за помощью.
Вы в основном работали под крылом крупных организаций с историей и репутацией, и вот впервые попали в благотворительный стартап.
Да! Мы строили все с нуля. Есть всего два сотрудника, получающие зарплаты от учредителя фонда, а все остальное нужно привлекать самостоятельно. Мы учились представлять себя в социальных сетях, организовывать мероприятия в Москве. При этом мы работали из дома, поэтому удаленка для меня не нова вообще — все что угодно можно делать удаленно, было бы желание.
Я научился привлекать деньги и понял, как писать письма, как просить о помощи. Мы вообще не тратились на печатные материалы. Детские товары, которые мы поставляли в клиники в поддержку наших подопечных, тоже доставались нам бесплатно. Канцелярию «Комус» давал с какими-то минимальными дефектами — например, пачки бумаги с чуть-чуть помятой упаковкой.
Я думаю, что сейчас в условиях кризиса НКО так и должны работать. Понятно, что зарплату ты ни у кого не попросишь в письме, но мероприятия и многие проекты можно организовать бесплатно, если просто договориться.
Как научиться «просто договариваться»?
Главное — говорить кратко и понятно, не писать огромные письма с подтверждениями и обоснованиями. Если вы разговариваете с бизнесом, то он захочет услышать четкий запрос: какая помощь требуется и для чего, кратко. Очень многие некоммерческие организации говорят на птичьем языке.
А как сделать так, чтобы у бизнеса не возник вопрос: «Почему мы, а не наши соседи по офису?»
Так многие этот вопрос и зададут! Или скажут, что уже кому-то помогают. На десять писем будет девять отказов. Но в одном будет «да».
Психотерапия для НКО
До 25 лет вы успели поработать уже в нескольких благотворительных организациях. Столкнулись с однообразием?
Да, я сам заметил, что часто перемещаюсь от одной организации к другой, поэтому решил пойти навстречу новым вызовам, попробовать себя вне НКО. Так я ушел в бизнес — в Planeta.ru — и стал работать с НКО как с партнерами.
Я пришел простым координатором и занимался взаимодействием с НКО и запуском их проектов на платформе. Я понимал тему КСО и однажды предложил руководителю Planeta.ru организовать свою социальную программу. Мы стали встречаться с представителями другого бизнеса, у которых был уже этот опыт. Стало понятно, что корпоративное волонтерство не требует от компании больших вложений, не обязательно быть корпорацией.
Мы с волонтерами выезжали в Кольчугинский психоневрологический дом-интернат, проводили мастер-классы для детей с ментальными нарушениями, учили школьников озвучивать мультфильмы и делать анимацию. Сотрудники Planeta.ru были в восторге. Мне хорошо запомнился момент, как мы возвращались из интерната в одной «газели» и пели песни.
Мы, естественно, собрали средства на этот проект через краудфандинг. На одном из мастер-классов мы учили детей создавать свои маленькие фильмы — и камеры, конечно, остались в интернате, чтобы дети могли продолжать. По итогам этой большой благотворительной акции мы сняли фильм — он стал отчетом для всех, кто пожертвовал деньги.
С этого начиналась социальная ответственность Planeta.ru, и мы получили премию «Чемпионы добрых дел» от Национального совета по корпоративному волонтерству.
Потом мы подумали: почему бы не оформить это все как социальную политику? И я занимался разработкой социальной программы «Планета добрых людей». У нас появилось отдельное направление деятельности, специальный раздел на сайте и образовательные программы для НКО. С этим проектом я подавался на премию «Медиаменеджер России» в 2016 году и был лауреатом в номинации «Социальная ответственность медиа».
С какими запросами к вам приходили НКО?
Часто обращались организации, которые давно в секторе, но которым почему-то было сложно разобраться с довольно понятными финансовыми запросами. Часто, консультируя НКО, мы помогали им без краудфандинговой кампании получить то, на что они хотели собрать деньги. Например рассказывали дизайнерам, что пряжу и спицы они вполне могут попросить у какого-нибудь текстильного бизнеса, а не просить на это средства. И у них получалось!
Спрос на краудфдандинг рос очень быстро, у меня было много командировок в разные регионы, где НКО хотели научиться эффективно собирать средства — создавать и продвигать краудфандинговые проекты. Через день ты оказываешься в новом городе и проводишь тренинги для социальных предпринимателей, для волонтеров, для руководителей фондов.
И вдруг я понял, что устал, что меня перестал радовать результат, хотя я вкладываю много сил. Я резко похудел, стал нервным.
Выгорели? И как справились?
Взял отпуск, чтобы выдохнуть. Вернувшись, уволился из Planeta.ru, решил заняться спортом и делать все, что мне нравится. Я много времени проводил на воркаут-площадках, ходил гулять, и иногда меня приглашали проводить тренинги и консультировать НКО.
Потом я решил вообще поставить на паузу свою профессиональную жизнь и просто созерцать — уехал в Индию на полгода. Наблюдал за людьми на пляже, в деревне, в которой жил. Наслаждался тем, что у меня есть время просто смотреть и ни о чем не думать.
Что изменилось после вашего возвращения?
Картинка стала ясной! В Индии я подумал, что коучинг НКО может приносить отличные плоды при комплексном подходе — когда не прокачиваешь фонд только в сфере фандрайзинга, а вообще начинаешь разговор с его миссии.
Наташа Зоткина, с которой мы встретились на одной из конференций, пригласила меня в свой фонд помощи недоношенным детям «Право на чудо». Я познакомился с дочкой Наташи Лизой, которая родилась намного раньше срока. Сначала я консультировал фонд, а потом стал директором по развитию.
Работая в Planeta.ru, я поддерживал убеждение, что НКО работает по законам бизнеса. Но потом я понял, что НКО — это в первую очередь люди. И вот надо выяснить, для чего люди там работают, как они между собой общаются, с кем сотрудничают, к чему стремятся и сколько на это все нужно денег.
Есть огромное количество нюансов [во всех направлениях работы]: фандрайзинг, взаимодействие со СМИ, уверенность сотрудников и руководителя, стратегические планирование, оценка работы.
И часто НКО начинают путаться: сходили на лекцию одного спикера, получили советы от другого… А все равно слушать надо сердцем, потом объективно посмотреть на свои возможности, считать бюджеты и реализовывать.
Это похоже на психотерапию для НКО.
Это очень близко, да! Наташа по образованию психоаналитик, и для меня сотрудничество с «Правом на чудо» стало большим опытом. Моя задача была привести сотрудников фонда к той уверенности, когда они сами могут принимать решения и ни с кем не советоваться. Теперь я вижу, что Наташа прекрасно понимает, как ей двигаться, она чувствует себя уверенно, и фонд может работать автономно.
Сейчас я уже не работаю директором фонда по развитию, я просто их советник — консультирую по запросам, когда требуется помощь.
Если НКО работает не по законам бизнеса, то возможна ли, по-вашему, карьера в секторе? В чем измеряется ее успешность?
Я думаю, что успешность меряется объемом качественной помощи, расширением географии помощи. В этом «карьерный рост». Сейчас я перемещаюсь по Европе в свободном плавании и снова наблюдаю — за тем, как работают НКО в разных странах и как общаются между собой люди. Хочется посмотреть мировой опыт, чтобы потом применять и его в своих консультациях.
«Нам нужны деньги»
С какими проблемами к вам сейчас обращаются чаще всего?
Самый популярный запрос — «нам нужны деньги». В последнее время я задаю единственный встречный вопрос: «А вам для чего эти деньги нужны?» Люди часто говорят, что им нужна зарплата, например. Бюджет есть? Нет. Тогда нужно для начала понять, для чего эту НКО создавали. Для того чтобы сотрудники зарплаты получали? Для того чтобы тешить эго руководителя благотворительной организации? Если пришли решать конкретную проблему, то нужно честно ответить на вопрос, как именно мы можем ее решить и сколько денег на это требуется, как оптимизировать расходы и сделать бюджет не таким раздутым.
Я заметил, что если возникают трудности с финансированием, в первую очередь НКО говорят не о том, что без денег они не могут решить проблему, а о том, что нечем расплачиваться с сотрудниками. И как быть? Иногда у меня самого нет ответов.
У вас было так, что во время консультации вы вместе с НКО пришли к выводу, что организация не так уж и нужна?
Такое бывает, конечно! Возьмем небольшой город, в котором работают две организации — Союз пенсионеров России и Совет ветеранов. Они делают схожие проекты на одну и ту же целевую аудиторию. Почему нельзя объединиться и сделать общий крутой проект? Нет, они вместо этого соревнуются и изо всех сил стараются сохранить рабочие места в своих организациях. Сейчас из-за пандемии многие некоммерческие организации закроются — и это не плохо, на мой взгляд. Идет процесс эволюции.
По-вашему, мы ничего не потеряем, если не начнем сейчас спасать утопающие фонды?
Сообщество некоммерческих организаций в России по-прежнему очень разрозненное. На мой взгляд, из кризиса выйдут сильные, готовые объединяться фонды с крепкими технологиями, которые можно за небольшие деньги тиражировать в другие регионы.
Сильная организация задает стандарты. Сильная организация выстраивает работу с партнерами на высоком уровне. При этом сильная организация находит приверженцев и умеет делиться и обучать. Если НКО делает по-настоящему ценные проекты, то не останется без финансирования — и государство, и частные жертвователи скорее всего почувствуют, что сами проблему не решат, забьют тревогу, и НКО выживет.
***
«НКО-профи» — проект Агентства социальной информации и Благотворительного фонда В. Потанина. Проект реализуется при поддержке Совета при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Информационные партнеры — Forbes Woman, платформа Les.Media, «Новая газета», портал «Афиша Daily», порталы «Вакансии для хороших людей» (группы Facebook и «ВКонтакте»), Союз издателей ГИПП.
Подписывайтесь на телеграм-канал АСИ.
