Интервью — часть проекта Агентства социальной информации и Благотворительного фонда В. Потанина. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с «Новой газетой» и порталом «Вакансии для хороших людей».
Вы много раз рассказывали в СМИ историю своего прихода в НКО: 10 лет работали финансовым аудитором в Ernst&Young, поняли, что ваши следующие 10 лет будут выглядеть примерно так же, решили что-то менять и искать социально значимое и полезное дело. При этом платили ипотеку и работа была единственным источником дохода. После перехода в НКО ваша зарплата сократилась вдвое. Как ваши родные восприняли новость, что у вас кризис и вы хотите искать что-то совсем новое?
Больше всего переживали мои бабушка и дедушка. Для людей послевоенных это странно: у тебя высокооплачиваемая стабильная работа, командировки за границу, медицинская страховка, всё получается, и вдруг ты хочешь всё поменять. Они ужасно переживали, что я останусь без денег, им довольно много потребовалось времени, чтобы понять, зачем мне это всё надо.
Была смешная история: в работе аудитора есть сезонность, и в пик сезона меня практически не видели дома, было много дел с утра до ночи. Мама плакала и просила сменить работу, потому что «ну невозможно же так жить, мы тебя совсем не видим». Когда я стала работать в благотворительном фонде, начался сложный этап открытия проектов помощи бездомным в Москве, мама сказала: «Даша, можешь вернуться обратно?»
Так что они нелегко смирились, но надо отдать должное моей семье: меня никто не пытался отговорить. До сих пор родители спрашивают, есть ли у меня зарплата, не нужно ли мне как-нибудь помочь, но всегда только поддерживают — и я им очень благодарна.
Я не сразу уволилась, сначала на полгода ушла в неоплачиваемый отпуск. Был шанс вернуться, если бы что-то не получилось, и за это большое спасибо партнерам «Янга». Потом оказалось, что все не так страшно, как я думала, и я уволилась окончательно.
Вашим первым местом работы в НКО была программа Spina bifida, которую четыре года назад начинал Валерий Панюшкин. Как вы убедили Панюшкина взять вас на работу фандрайзером?
Сама не знаю. Я на собеседовании в первый раз услышала, что такое spina bifida. Я честно говорила, что у меня нет опыта работы в НКО, рассказывала, что умею. Сейчас такие истории уже не редкость, а четыре года назад не так много людей приходили из коммерческих компаний в НКО.
Мне кажется, [Валерию] подошел мой опыт общения с менеджерами крупных компаний, опыт выстраивания процессов (я уже тогда много лет руководила командами, работающими с клиентами). Работа аудитора — это про выстраивание процессов в компаниях, их анализ, умение видеть риски, возможно, именно это нужно было благотворительному стартапу.
А почему вы поверили именно в spina bifida?
Я скорее поверила Валерию. Если бы у меня просили совета, как выбирать работу в некоммерческой организации, я бы советовала в большей степени выбирать руководителей, потому что руководитель в НКО до сих пор – это человек, от которого зависит атмосфера, вектор развития и то, как вообще устроена работа организации.
И для меня это стало заметным отличием от крупных коммерческих компаний. В НКО с руководителем очень важно совпасть в видении, куда идти, в методах работы, представлениях о способах решения проблемы. Если такое совпадение случается, то работать становится интересно и комфортно.
Для меня работа в НКО — это про системное решение проблем, прямая адресная помощь меня привлекала в меньшей степени. Так что, во-первых, на собеседованиях — и в Spina bifida с Валерием Панюшкиным, и в «Ночлежку» с Гришей [Свердлиным] — я поверила им. Я увидела, что мы похожим образом смотрим на работу вообще, проблемы и на пути их решения.
Во-вторых, я на момент прихода в Spina bifida была далека от медицинских процессов и мне казалось, что основные проблемы, мешающие помочь, — недостаток современных лекарств, новые технологии, нехватка какого-нибудь сложного оборудования. А тут я увидела, что для того чтобы принципиально менялось качество жизни человека со spina bifida в России, ничего этого не надо. Нужно, чтобы человек занимался спортом, вовремя проходил обследования у опытных врачей и — главное — чтобы ему сделали операцию внутриутробно.
Сначала тот факт, что ребенку еще до рождения делают операцию и его мама дальше вынашивает беременность, кажется невероятным космосом. А потом ты узнаешь, что в Бразилии эти операции делали еще 20 лет назад. Двадцать лет назад! В Бразилии! И вот это ощущение, что мы настолько отстаем, что у нас полторы тысячи детей со spina bifida рождается каждый год и ничего с ними не происходит…
Меня зацепило это ощущение невероятной отсталости, и сразу захотелось что-то сделать, чтобы их жизнь поменялась. Тем более что очень понятно, что для этого нужно сделать. Бери и делай.
Вы себе адекватно представляли сложности на этом «простом» пути?
Мне никогда не казалось, что эта задача простая. Я понимала, что начинаю работать вдолгую. Невозможно, чтобы никому не известный благотворительный фонд пришел, например, в Минздрав и сказал: «Ребята, мы тут знаем, как надо всё поменять». И его послушали. Это не так устроено. Я представляла шаги, которые нужно сделать на горизонте одного, двух, пяти лет, чтобы прийти к цели.
Но в первое время после большой компании и хорошо организованных процессов мне было непросто работать, когда почти нет ресурсов. Фонду нужен сайт — сделай его сама: найди людей, составь техническое задание, разберись и прикрути платежные системы. Нужна политика работы с подопечными? А она нужна, ты же фандрайзер, — сама напиши ее. И дальше, и дальше.
Это все занимает огромное количество времени, а сначала результата ты не видишь. И каждый раз думаешь, что ничего не получается.
Помню, мы подводили фандрайзинговые итоги спустя год работы, и Валерий сказал: смотрите, вон тот фонд собрал на пятый год работы столько денег, сколько мы собрали в первый. И для меня было удивительно: оказывается, «незначительные» шаги приводят к заметному результату. И можно увидеть, сколько детей, подопечных фонда, в результате этих шагов получили помощь.
Вы сказали, что для вас работа в НКО — это про системное решение социальных задач, но пошли работать в организацию адресной помощи. Почему? Рассчитывали попробовать?
Первоначальный план будущей работы содержал больше системных решений. В итоге и удалось сделать много системного: например мы получили президентский грант на программу обучения физических терапевтов и эрготерапевтов, это основные специалисты, необходимые людям со spina bifida. Но для меня этого было мало.
Число подопечных росло экспоненциально. Spina bifida – это состояние, которое нельзя вылечить. В идеале помогать детям, а потом и взрослым со spina bifida нужно в течение всей жизни.
И если ничего не менять системно, то появляется ощущение отсутствия какого-либо света в конце тоннеля. Мне казалось в тот момент, что мы мало делаем для системного решения проблемы, я поняла, что моих ресурсов не хватает, чтобы ситуацию внутри фонда сдвинуть.
И поняла, что надо двигаться дальше. Но до сих пор слежу за фондом, и если бы у меня было больше часов в сутках и внутренних сил, то продолжала бы ему помогать.
Бездомные люди тоже будут появляться всегда, «вести» многих из них надо значительную часть жизни, ваш будущий приют рассчитан на небольшое количество мест, то есть поможете вы не всем. Плюс есть некий процент «откатов» обратно на улицу. Почему вы ушли в помощь бездомным?
Работа «Ночлежки» устроена совсем иначе.«Ночлежка» не занимается адресной помощью. То, что мы делаем — мы создаем систему комплексной помощи для конкретных людей. Это всё часть системных изменений. Если возвращаться к аналогии с темой spina bifida, то можно всем подопечным покупать, например, коляски (что, безусловно, очень важно и нужно), а можно создать реабилитационный центр, в котором помощь будет комплексной и гораздо более и эффективной. Это просто разный подход к помощи и работе.
И наш небольшой приют в Москве – это как раз такой «реабилитационный центр», в котором есть возможность некоторое время пожить, а еще и получить помощь юристов, соцработников, психологов, решить проблемы и выбраться с улицы (справку о приюте и консультационной службе см. в конце текста. — Прим. АСИ).
«Ночлежка» могла бы запланировать открыть еще пять приютов в Петербурге, но приняла решение открываться в Москве. Потому что мы понимаем, что невозможно силами одной организации помочь всем даже в масштабах одного крупного города, но за 30 лет работы у «Ночлежки» появилась модель помощи, в результате которой больше половины наших клиентов выбираются с улицы.
И для того, чтобы в стране менялась помощь бездомным, мы готовы нашим опытом делиться, рассказывать, как организовать похожие проекты в другом городе или на базе государственной организации.
У нас есть пособия с подробным описанием работы проектов. Вплоть до того какими средствами дезинфицировать пол в «Ночном приюте» и как выглядит чертеж «Культурной прачечной», как там что подключить. Распространение опыта — одно из важных направлений нашей работы. И это не только пособия, но еще и регулярные семинары и стажировки для коллег из других организаций, проведение ежегодной международной конференции по бездомности, помощь коллегам ресурсами, которыми мы можем поделиться.
Например во время пандемии мы передавали коллегам в разных городах средства индивидуальной защиты для сотрудников, волонтеров и людей, которые приходят за помощью.
Плюс у нас есть отдельное направление GR. Мы инициировали первое за 25 лет спецзаседание Совета по правам человека по теме бездомности, написали большую часть текста рекомендаций по итогам, а теперь работаем, чтобы эти рекомендации реализовались.
«Ночлежка» в Москве для тех, кто читает СМИ, началась с Савеловского района и продолжилась Беговым. Что было до?
Я бы сказала, не до, а параллельно. Московский филиал появился в мае 2018 года. История с «Культурной прачечной» в Савеловском началась уже в августе. До этого мы получили три отказа от разных чиновников в предоставлении помещений, поняли, что придется искать коммерческую аренду, не прекращая попыток получить помещение от государства, и решили первым проектом запустить прачечную, поскольку могли потянуть только коммерческую аренду небольшого помещения, а возможность бесплатно постирать и высушить вещи в Москве нужна тысячам людей.
Всё, что мы делали для совершенствования законодательства и для изменения общественного мнения, шло и идет параллельно с открытием проектов.
Вы ожидали такого сопротивления в Савеловском районе?
Такого — нет. Вообще сопротивления ожидали, у нас нет иллюзий, что бездомные люди — это тема, которую поддерживают абсолютно все. Силу стереотипов и недостаток информации мы очень хорошо осознаем. Поэтому, например, мы не рассматривали для прачечной первые этажи жилых домов, хотя нормы СанПиН позволяют ее там открывать. Но такой агрессивности, масштабов, тех методов, с какими столкнулись, — конечно нет.
Это был болезненный, но ценный опыт, который мы учли в Беговом.
Я смотрела видео ваших встреч с жителями Бегового района, и с одной стороны, очень хотелось вас поддержать, с другой, на лице читалось что-то среднее между эмоциями чиновника и священника: «Кто все эти люди, они не ведают, что творят».
Это совсем не то, что я на самом деле чувствую. На всех этих непростых встречах для меня тяжелее всего не содержание, а форма того, как они проходили. Мне очень психологически тяжело и непривычно, когда вокруг люди, которые на меня кричат. В этот момент почти все мои силы уходят на то, чтобы сдержаться и, например, не расплакаться.
Но я очень понимаю, почему люди задают вопросы, — а с чего они должны безоговорочно нам доверять? Переживания по поводу беспорядка, безопасности, антисанитарии в районе, где живут эти люди, — это очень понятные переживания. Приходя работать в «Ночлежку», я тоже про всё это думала, тревожилась, спрашивала.
Я была готова и готова до сих пор сколько нужно отвечать на вопросы, отправлять на экскурсии в «Ночлежку» в Петербурге. Мы даже предлагали жителям создать общественный совет, который мог бы представлять интересы жителей и осуществлять общественный контроль нашей работы. А я готова каждый день рассказывать о ходе ремонта и планах по открытию проектов.
Но когда кричат, машут перед лицом какими-то документами, когда ты получаешь угрозы — к этому я до сих пор не привыкла.
Вы получали угрозы?
Оба раза [в обоих районах]. Угрожали убить, поджечь помещение, избивать людей, которые будут приходить к нам. Мне хочется верить, что большинство таких угроз – это просто эмоциональные высказывания и не более того. Но на всякий случай на время ремонта (интервью проходит в здании будущего приюта, где идет ремонт. — Прим. АСИ) мы привлекли охрану. В помещении круглосуточно находится человек, который следит за порядком. А после открытия заработает система видеонаблюдения, и за это будут отвечать наши дежурные.
А те жители, кто поддержал проекты, вам как-то конструктивно помогали?
Еще как! Всегда ужасно обидно, когда спрашивают: «Как же вы работаете, когда все против?» Да как же все-то против, когда столько людей за? Просто наши сторонники ведут себя интеллигентно и не так громко. Кто-то записался в волонтеры раздавать еду, кто-то подписался на пожертвования, кто-то пишет обращения к чиновникам. На одной из встреч глава управы сказал, что те, кто против, — понятные ему жители района. А вот авторов множества писем, которые он получил в нашу поддержку, не существует, это боты.
И тогда на вторую встречу с жителями в управе пришли те, кто нас поддержал. Люди пришли после работы специально, чтобыбыть рядом. Понятно, что у той встречи была другая задача и никто им слова не дал, к сожалению, но когда я увидела, сколько людей пришло, это дало очень много сил.
Кстати, там была жительница района Надежда, которая вышла, взяла слово и сказала: на первой нашей встрече с жителями она была против, а потом разобралась, позадавала вопросы и теперь активно нас поддерживает. Для меня это очень значимая история. Первоначальный скепсис понятен, но дальше люди либо хотят разбираться (и они могут быть аргументированно против), либо задачи разобраться просто нет, и тогда мы вряд ли сможем их переубедить.
Один из самых непримиримых противников написал [в социальных сетях], что мы якобы избегаем ответов на вопросы. Я предложила ему встретиться и отвечать столько, сколько будет нужно. Он поставил условие: «никакой пропаганды», только он спрашивает — я отвечаю. Мы с ним просидели 3 часа 40 минут, он записывал всё на диктофон.
Он вышел от нас и написал, что ни на один вопрос ответ получен не был.
И тут я поняла, что, ну, невозможно. Это сложно принять, но есть случаи, когда я ничего не могу сделать. У некоторых просто нет цели разбираться.
Как думаете, как вас на самом деле воспринимают чиновники управы и префектуры?
Мне кажется, что сейчас мы для чиновников района — дополнительная головная боль. Работать проекты еще не начали, но жители уже приходят и чего-то от них требуют. Кто-то требует нас поддержать, кто-то требует с нами разобраться и не допустить открытия. И чиновникам нужно вникать и как-то реагировать.
Главу управы мы много раз звали на экскурсии в Петербург, но он отказался. Сейчас, как мне кажется, его действия похожи не на личную взвешенную позицию, а скорее на попытки что-то сделать, чтобы наиболее активные жители успокоились и перестали его теребить.
А сюда к вам он приходил?
Мы звали много раз. Нет. Но я очень надеюсь, что когда мы откроемся и станет очевидно, что все бездомные мира не стекаются в район Беговой, криминогенность не повышается, что пандемия не из-за нас, — тогда будет понятно, что мы-то на самом деле те люди, которые помогают решать суперактуальную проблему района. Тут два вокзала рядом, много бездомных людей.
И речь не только про бездомность: есть еще те, кто остался без работы сейчас, кому нечего есть.Управе гораздо проще отправить таких людей к нам. А мы готовы взять на себя помощь в этих ситуациях.
Как вы оцениваете PR-работу «Ночлежки» по итогам ситуаций в двух районах?
Мы вынесли много уроков после истории с прачечной в Савеловском. Тогда в пиковые моменты мы не успевали отвечать на шквал вопросов, поздно написали и опубликовали FAQ, который сильно облегчал работу и позволял быстрее реагировать.
Кроме того, тон заглавного поста, которым мы объявили об открытии прачечной, оставил ощущение уже принятого решения и некоторой безапелляционности. Мы этого не имели в виду, но так считалось.
Мне кажется, что первоначальное сопротивление частично возникло в результате такой коммуникационной ошибки: «Смотрите, как вам будет здорово, что открывается прачечная». А жителям важно участвовать в значимых изменениях в районе. И эту важность мы недооценили.
В Беговом у нас было больше времени. Мы заранее подготовили FAQ, инфографику, карты с размеченными социальными объектами: «Рядом с вами детский сад» — «Вот карта, нет детского сада». «Но есть детская площадка» — «До детской площадки 500 метров». Мы заранее организовали дежурство и ответили в сумме больше чем на 5 тысяч комментариев и сообщений.
И главное – мы начали диалог с жителями на самом раннем этапе, еще до появления у нас вступившего в силу договора аренды. И начали именно с обсуждения, а не с анонса принятого решения. Мне кажется, благодаря этому фон вокруг открытия приюта и консультационной службы в районе Беговом отчасти был уже другим.
Вам удалось хотя бы раз членораздельно рассказать в больших СМИ, что здесь будет не просто «переночевать и помыться»?
Да. Было, например, огромное обстоятельное интервью в «Новой газете»…
Нерелевантно. «Новую газету» заведомо читают вовлекаемые, либеральные, приветствующие такие проекты люди. Я имею в виду, достучались ли вы до аудитории ужасного сюжета ВГТРК например?
Еще в Савеловском я сделала удивительное открытие: с многими людьми, которые кричат и угрожают нам, я могла бы стоять рядом на митинге в поддержку политзаключенных. То есть совсем не тут проходит водораздел. Иногда это ровно те же люди, которые читают те же СМИ, что читаем мы с коллегами. Вчера они публиковали либеральные посты, а завтра начали борьбу с нашим приютом. Были даже такие бывшие сотрудники некоммерческих организаций: обещали выходить с битами и избивать наших клиентов.
Я хочу сказать, что совсем не обязательно вся аудитория «Новой газеты» нас поддерживает, а вся аудитория ВГТРК обязательно выступает против. Были люди, которые посмотрели неправдивый, смонтированный с искажением сюжет ВГТРК и среагировали наоборот: «Мы с вами. Как вам помочь?»
Похожее произошло после доноса муниципального депутата [Зои Андриановой] президенту. Он настолько омерзительно написан, что диву даешься. Мне кажется, что этот донос как метод борьбы скорее оттолкнул многих, кто выступал первоначально против. Мы знаем жителей, которые, увидев текст, говорили: «Нам стыдно, что от нашего имени используют такие методы. Одно дело выступать против конкретного приюта в конкретном месте, другое — призывать уничтожить одну из старейших благотворительных организаций в России с 30-летней историей».
Сколько времени в сутках вы лично тратили на чтение комментариев и сообщений о приюте?
Читала по ночам. Это, конечно, новая сторона жизни для меня. Я не помню, когда прежде ощущала такую волну поддержки от одних незнакомых людей — и одновременно такую агрессию от других. Оказалось, есть люди, которым не лень выяснить, где я родилась (в Новомосковске Тульской области. — Прим. АСИ), обсудить, насколько я достойна жить и работать в Москве… Это бывает ужасно больно и неприятно. Но я не могу это не читать.
Мне на самом деле хочется понять, что ими движет, почему они говорят то, что говорят. «Не хочу, чтобы в моем районе помогали бездомным людям». Почему? «Пусть она возвращается в Тульскую область и помогает там» — почему? Что на самом деле лежит в основе этих слов? Мне кажется, что если бы я смогла разобраться, мне было бы легче справляться и не переживать.
Вы давно снимаете квартиру в районе Комсомольской площади. В период работы в E&Y с какими чувствами вы смотрели на бездомных, проходя мимо трех вокзалов?
(Пауза.)
Задумалась, поменялись ли мои эмоции с тех пор, — мне кажется, не поменялись. Я как испытывала сочувствие, так и продолжаю. Другое дело, что сейчас, глядя на толпу на площади, я, с одной стороны, думаю: кто из них всех не выглядит как бездомный человек в представлении обывателя, но ему тоже нужна помощь и его можно встретить, например, у нашего «Ночного автобуса»? А с другой, что мы еще можем сделать, чтобы помочь?
И бомжами не называли раньше?
Да нет, мне кажется… Хотя, наверное, могла. Только когда близко сталкиваешься с вопросом, начинаешь понимать, насколько важны слова. Насколько, например, «БОМЖ» мешает видеть в человеке человека. А «инвалид» может звучать обидным штампом по сравнению с «человеком с инвалидностью», где на первом месте снова «человек».
Нельзя сказать, что я такая подкованная и просвещенная сама по себе. Для меня погружение в социальные темы – это большой путь, который я начала не так давно, и это моя внутренняя работа. Собственно, я и семей, где есть ребенок на инвалидной коляске, до прихода в Spina bifida почти не встречала. А теперь мальчик Даня, который живет в Вологде, мой большой друг. Как и его мама.
Какие ваши навыки вам пригодились в «Ночлежке» из «прошлой» жизни в коммерческой структуре?
Пригодились навыки публичных выступлений: я вела тренинги. Я вообще очень непубличный человек и даже социальные сети не вела до работы в НКО. Мне до сих пор требуется немало сил и внутреннего ресурса, чтобы что-то писать в соцсетях, давать интервью, говорить на камеру (а в «Ночлежке» это сразу пришлось делать).
Пригодился навык видеть большую картину. Работа аудитора — необходимость посмотреть на компанию со стороны и увидеть, что не так, что вызывает вопросы или, наоборот, говорит о том, что все хорошо. Мне кажется, это полезное умение для руководителя, помогает двигаться к цели.
Вам никогда не хотелось бежать? На другую работу? Обратно в бизнес?
Никогда.
В Савеловском районе я понимала справедливость некоторых комментариев. Ну да, наверное, детская площадка ближе, чем она была бы абсолютно нетревожной для людей. Да, мы не успевали отвечать на вопросы или могли бы мягче и аккуратнее написать пост с анонсом. Обидно и неприятно делать ошибки, но они заставляют лишний раз посмотреть на себя со стороны и исправить то, что и правда нужно исправить.
Но когда обрушивается шквал не имеющих никакого рационального объяснения высказываний «Бездомных нужно вывезти [за 101 км]», «Я купил квартиру, поэтому я житель, а все остальные нет», «Бездомные — это другая каста» —тогда, наоборот, мне хочется работать еще больше и лучше, чтобы показать, как можно решить проблему бездомности. Это только признак того, что мы на правильном пути. Мне часто говорят, что в Москве нельзя открыть центр помощи бездомным близко к центру города. Но я знаю, что если в Петербурге, Оксфорде, Берлине и Париже можно, то и в любимой мной Москве у нас тоже получится.
Я часто думаю, как же мне повезло, что «Ночлежка» случилась в моей жизни. Мне кажется, это просто работа мечты. Именно так я себе представляла дело, которым хотела бы заниматься.
Мой вопрос не о переоценке «правильно-неправильно». Я хочу понять, как сочетается любовь к тихому времяпрепровождению с книжкой в «Эклерной Клер» с желанием бесконечно биться за приют для бездомных с людьми, которые тебя не понимают и понимать не хотят.
Биться мне совсем-совсем не хочется. Хочется спокойно работать и помогать. Но пока получается, что защищать наше право и возможность помогать — часть моей работы. И я пошла на бокс за это время например.
А до этого, я знаю, занимались балетом.
Да. Вообще мне бокс как вид спорта не близок.Балет гораздо ближе. Но после всех непростых встреч я поняла: кричать на людей в ответ или писать капслоком в соцсетях с десятью восклицательными знаками — не мой путь, однако это совершенно не значит, что я ничего не чувствую. Почитаешь немного некоторые комментарии — и внутри всё бурлит от негодования и возмущения. И мне ужасно хочется выплеснуть эмоции. В качестве терапевтического часа бокс мне отлично подошел.
При этом я выяснила про себя, что не могу ударить человека, даже если это тренер по боксу, удар до которого не дойдет. Поэтому тренируемся на боксерских лапах и груше.
Мы еще и тут (оборачивается на будущий офис) грушу повесим.
Вы уходили из E&Y, потому что поняли, что следующие 10 лет вашей жизни будут выглядеть так же, как прошедшие. Как вы теперь видите свои следующие 10 лет?
В конце прошлого года мы с Гришей обсуждали бюджет на год, и он говорил: «Даша, подумаем о возможности запустить «Ночной автобус»? Я говорила: нет, Гриша, точно нет. Не справимся. И вот мы уже оплатили «Ночной автобус» и раздали 11 тысяч порций ужинов. Так что я могу сколько угодно думать, как, например, будет выглядеть следующий год, а потом случится пандемия, люди потеряют работу, и все мои планы поменяются. Надо будет быстро реагировать и перестраиваться.
Но вообще я думаю, что следующие годы будут годами развития «Ночлежки» в Москве. У нас появится комплекс, включающий как гуманитарные низкопороговые проекты — точки входа, например «Ночной автобус», —так и более сложные высокопороговые проекты долгосрочного сопровождения, как реабилитационный приют и консультационная служба. В Москве есть еще что открывать, многого не хватает.
Ночевать людям сейчас почти негде: государственные приюты на карантине. Да и вообще мест нужно в разы больше, чем сейчас есть в Москве. Не хватает прачечных, душевых, приюта для людей с зависимостью.
Будем развивать направление по работе с органами государственной власти: Гриша вошел в совет под руководством Голиковой [по вопросам попечительства в социальной сфере], и для нас это очень важная возможность поднимать проблемы, которые нас волнуют и решение которых должно сделать помощь бездомным людям на федеральном уровне более системной и эффективной.
В общем, непаханое поле работы.
Понятно, что бездомность — проблема, которая никогда никуда не денется. Мне не кажется, что на горизонте 10 лет ситуация так улучшится и в части изменения системы, и в части работы с общественным мнением, что «Ночлежка» будет не нужна.
Мне бы хотелось, чтобы через 10 лет проекты помощи бездомным стали частью социальной инфраструктуры города: в районе есть школа, бассейн, больница, а еще центр помощи тем, кто уже [без крыши над головой] или на грани бездомности. Тогда можно будет сказать, что что-то получилось.
Вы сталкиваетесь со странным отношением к вашей работе со стороны бывших коллег из E&Y, которые могут себе позволить жить в апартаментах, аналогичных апартаментам в Беговом?
Мне кажется, у коллег было много сомнений и вопросов тогда, когда я уходила. Я сильно заранее всех предупредила, что буду искать работу в НКО и готова передать дела, клиентов и так далее. Но был период, когда мои руководители говорили: «Давай ты сходишь в отпуск, а потом вернемся к обсуждению проектов и клиентов». Я отвечала: нет, я хорошо себя чувствую, не устала, и это решение не эмоциональное. Периодически приходила к руководителям и рассказывала: «Я была там-то на собеседовании», «Я нашла такую-то вакансию», — чтобы подтвердить им серьезность своих намерений.
Сейчас я не наблюдаю какого-то особого отношения, связанного с тем, что моя работа связана именно с помощью бездомным. Скорее это осталось нетипичной историей, что можно быть долго-долго аудитором, а потом довольно радикально сменить профессию.
В мой день рождения звонила партнер, с которой мы много работали, спрашивала, может ли EY нам как-то помочь. Это было для меня очень важно и дорого. Некоторые бывшие коллеги подписаны на пожертвования — это тоже приятно. Кто-то спрашивает, как устроиться работать в благотворительный фонд. Правда, не помню, чтобы кто-то действительно перешел в НКО. Но разговоры бывают.
Вы дали много интервью за время работы в НКО. Какой вопрос вам никогда не задавали, а он кажется важным для понимания вас, вашей работы и смыслов?
Мне важно рассказать про команду. Чувствую обидную несправедливость в том, что из-за того что интервью дают в основном руководители, как будто остаются в тени мои невероятные коллеги, которые и есть «Ночлежка». Очень профессиональные, опытные, неравнодушные ребята, которые пишут предложения по совершенствованию законодательства, придумывают и запускают акции и кампании социальной рекламы. Борются за каждого клиента, который обращается за помощью, проектируют и ремонтируют приюты так, чтобы людям в них было уютно и удобно, обеспечивают работу всех наших гуманитарных проектов, поддерживают коллег из других организаций. А главное – постоянно думают над тем, как мы можем сделать помощь людям в беде еще лучше и эффективнее.
Мои коллеги в Москве и Петербурге — какая-то невероятная удача и моя большая любовь. На встрече с жителями в Беговом моя коллега Катя всю встречу сидела напротив меня и держала на коленях открытый компьютер. И я знала, что на другом «конце» ребята, которые собрались в Петербурге, переживают и смотрят прямую трансляцию. На картинке кажется, что ты в этот момент один — но ты никогда не один. И вот это знание дает ресурс и силы проходить через все трудности.
Справка
В здании в Беговом районе Москвы будут консультационная служба, где нуждающийся человек сможет получить помощь в восстановлении документов, трудоустройстве, узнать возможности возвращения домой и др., а также поговорить с психологом, и реабилитационный приют — для тех, кто готов выбираться с улицы. Среднее время пребывания в приюте, по опыту «Ночлежки», — около 4,5 месяцев, но всё зависит от конкретной ситуации бездомного человека. Помещения адаптированы для людей с инвалидностью.
В том же здании расположится и офис московской «Ночлежки».
***
«НКО-профи» — проект Агентства социальной информации и Благотворительного фонда В. Потанина. Проект реализуется при поддержке Совета при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Информационные партнеры — Forbes Woman, платформа Les.Media, «Новая газета», портал «Афиша Daily», порталы «Вакансии для хороших людей» (группы Facebook и «ВКонтакте»), Союз издателей ГИПП.
Подписывайтесь на телеграм-канал АСИ.
