Как человек, изучающий российское общество, я должен сказать, что одним из главных препятствий на пути построения системы помощи социально исключенным в нашей стране является то, что большая часть общества думает: «Это сделает полиция или другая госструктура». В обществе, которое главным своим богатством считает собственное государство, это естественный ход мыслей. Он рождается не столько от собственной жестокости или жестокосердия, сколько от отсутствия привычки брать ответственность на себя. Мы думаем: «За что-то, что должно быть сделано, должен отвечать кто-то другой». И это не другой человек, а какие-то другие системы, прежде всего государственные. В последнее время, когда распространились денежные отношения, пользуется популярностью формула «Есть люди, которым за это платят. Они и должны это делать». Есть врачи, служба соцзащиты и т.д.
Он доволен добрым поступком, но больше доволен тем, что не должен каждый день об этом думать.
Согласно результатам исследований нашего центра, в массе своей россияне позитивно относятся к идее помощи несчастным и к благотворительности. Они заявляют, что готовы участвовать в этом. Но от заявлений до реальных дел – большая дистанция. Самое распространенная форма такого участия – направление каких-то средств для каких-то благотворительных целей. При этом людям важно иметь возможность минимизировать свои усилия для того, чтобы сделать доброе дело. Если это можно сделать во время, допустим, погашения квартплаты, это гораздо лучше работает, чем когда ради помощи нужно совершить какие-то дополнительные самостоятельное действия.
В этом мало естественности. Не надо думать, что так люди сокращают усилия. У этого явления куда более сложная структура. Люди не хотят совершать чрезвычайные поступки. Они хотят рутинизировать этот процесс. Богатый человек делает распоряжения, чтобы автоматически платились деньги на что-то хорошее – перечислялись в больницу, детский дом. Он доволен добрым поступком, но больше доволен тем, что не должен каждый день об этом думать. Он совершил доброе дело. Он спасен. Все.
Они не просто расстались с комфортом и пошли на пожар, хотя могли пойти в кино. Они расстались со страхом того, что объединяться — плохо.
Российское общество несет последствия тяжелой травмы тоталитарного общества. Специфической травмы. На протяжении всех лет советской власти последовательно уничтожались любые виды общественных организаций — большевики этого боялись. Их уничтожение продолжалось и после смерти Сталина, когда политрежим смягчился. Создание любой организации встречалось с подозрительностью. Не хочу говорить о генетической памяти, но, метафорически, этот страх вошел в кровь российских граждан. Мы готовы помогать в формате соцсетей, собирать деньги или какие-то вещи. Но объединение в организацию для помощи кому-то у нас происходит только перед лицом смертельных вызовов. Например, у детей неизлечимая болезнь, и матери этих детей теряют «страх государства», они объединяются.
У нас есть благотворительные организации и фонды. Сам факт, что кто-то к ним пришел и занимается с ними благотворительностью в нашем обществе, без всяких кавычек, – это маленькие подвиги. Люди пошли помогать не тогда, когда им угрожала смертельная опасность или их ребенок заболел. Те, кто стал волонтером, живя самой обычной жизнью, преодолели очень многое. Они не просто расстались с комфортом и пошли на пожар, хотя могли пойти в кино. Они расстались со страхом того, что объединяться — плохо.
Надзор есть. Сохранение физического существования происходит. Но социальность отрезана.
Среди социально исключенных у нас есть несколько разных категорий. Довольно значительная их часть – бездомные. Но я бы обратил внимание, что эти люди, будучи исключенными из нашего общества, образуют свое сообщество. Там есть своя социальность, есть свой телесный контакт, там работают иные социальные механизмы. Это не значит, что им не надо помогать. Но значит, что мы обращаемся не просто к вырванному из общества индивиду, но к представителю структуры, которая может его не пускать в обычную жизнь.
Существуют отверженные, но находящиеся под опекой государства. Это младенцы, брошенные в родительных домах, а потом растущие в интернатных заведениях. Хорошо известно, что подобный жизненный сценарий — оттянутая социальная гибель этого человеческого существа. Есть старики, за которыми тоже есть какое-то попечение отделов соцзащиты. Эти люди лишены самого главного, того, что должно дать им общество — социальности. Надзор есть. Сохранение физического существования происходит. Но социальность отрезана. В категорию социально исключенных попадают также инвалиды и, в первую очередь, дети, которые живут в неадаптированной для маломобильных граждан среде.
Кажется, кощунственно протестовать против идеи единства. Но мы должны понимать, что, как у единственной ценности, у этой идеи есть жертвы.
В обществе мало внимания к этим людям и отсутствует понимание того, что эти проблемы вопиющи и требуют решения, в том числе перенаправления денежных потоков, к примеру, с тех же спортивных мероприятий. Этого нет в нашем обществе, воспитанном на убеждении, что «быть другим — нехорошо, хорошо быть как все». Наш главный официальный лозунг — «Единство». Он есть у всех политических партий от демократов до фашистов. Кажется, кощунственно протестовать против идеи единства. Но мы должны понимать, что, как у единственной ценности, у этой идеи есть жертвы. И не единицы, а миллионы.
Фото: facebook.com/alexey.levinson
