18 декабря в международном мультимедийном пресс-центре «Россия cегодня» состоялась пресс-конференция, посвященная законопроекту о распределенной опеке. Он «висит в воздухе» уже восемь лет.
«Сочетание больницы, концлагеря и тюрьмы»
Необходимость законопроекта о распределенной опеке стали обсуждать в 2012 году, рассказывает соучредитель и директор Благотворительного фонда «Я есть!» Егор Бероев. В 2016 году законопроект прошел первое чтение в Государственной думе.
Основная миссия первоначального законопроекта о распределенной опеке — сократить попадание людей с ментальными нарушениями в стационарные учреждения. В России, по словам Бероева, почти 1 570 000 взрослых и более 153 000 детей с ментальными особенностями.
«А если человеку все же необходимо жить в стационарных учреждениях, жизнь там должна быть в человеческих условиях. Сейчас, в существующей системе и без принятия закона они невозможны. Сейчас, если человек попадает в ПНИ, то он оказывается в системе, которая является сочетанием больницы, концлагеря и тюрьмы. Проводит там всю оставшуюся жизнь и умирает», — уверен Бероев.
Бероев напоминает, что по нынешним правилам единовременным заказчиком услуг, их поставщиком и контролером становится директор ПНИ. А это прямой конфликт интересов и «прямой путь к коррупции».
Первоначальный текст документа о распределенной опеке предполагал, что опекунами недееспособного человека мог стать не только директор учреждения, но и его родственник, близкий друг и общественная некоммерческая организация. Опеку можно было распределять между ними так, чтобы внешний опекун — родственник или НКО — могли контролировать качество услуг, которые подопечный ПНИ там получает.
«Но с тех пор, как документ попал в ГПУ, государственно-правовое управление, его изменили до неузнаваемости. Несмотря на то, что первоначальная версия была полностью согласована с правительством и общественностью. <…> У нас была иллюзия, что нашим мнением интересуются и что-то куда-то двинется, но два года наших разговоров ничего не дали, закон не сдвинулся с места», — отмечает соучредитель и директор Благотворительного фонда «Я есть!».
По словам Бероева, в измененном документе убрали всю суть распределенной опеки. И при принятии законопроекта в таком виде можно забыть об улучшении жизни людей с ментальными особенностями. Но почему это сделали — активисты не понимают; единственное, что они поняли, замечает Бероев, так это то, что есть «тотальное недоверие» государства к некоммерческим организациям и их мнению.
Законы Запада
Основная проблема России, если сравнивать с европейскими странами, — отсутствие четкого разделения функций опеки и попечительства и функций предоставления ухода, проживания, медицинского обслуживания и тому подобное, считает профессор Амстердамского свободного университета Мария Антокольская.
«У нас этим всем занимается один институт, но, с точки зрения гражданского права, это абсурд. ПНИ с современной точки зрения — это не тюрьма и не концлагерь, а организация, которая по гражданскому договору предоставляет гражданину определенные услуги», — говорит Антокольская.
Если гражданин сам не может контролировать качество этих услуг, должен быть кто-то другой, продолжает она. Но это не может быть то же учреждение, что предоставляет услуги — никто сам себя контролировать не может.
Во многих странах Запада запрещают организации, в которой живут люди с ментальными нарушениями, выступать в качестве их опекунов. По словам Антокольской, например, в Германии даже сотрудники учреждений не могут стать подопечным опекунами — так избегают конфликта интересов.
Скандалы
В измененном законопроекте осталась только возможность сделать опекуном человека не только директора ПНИ, но и другое «физическое лицо». Все остальное убрали.
Но, по замечанию Марии Островской, руководителя организации «Перспективы», менее чем у 10% подопечных ПНИ есть родственники, с которыми они как-то общаются. Поэтому законопроект в таком виде «ровно ничего не решает».
«Физических лиц, которые готовы взять на себя единоличную или совместную с интернатом опеку, просто не найдется. Между тем мы знаем, что большое количество церковных организаций, НКО и волонтеров работают в ПНИ», — говорит Островская.
«Когда они видят нарушения прав подопечных ПНИ со стороны опекуна, куда им можно обратиться? В органы опеки обращаться бесполезно, потому что обычно это две-три женщины, которые отвечают за 500-800 недееспособных людей. И они обращаются к обществу, и происходит скандал. Это единственный инструмент, который сейчас есть у волонтеров и некоммерческих организаций», — считает она.
А если бы НКО и волонтеры могли бы стать вторыми опекунами, как это предполагал первый законопроект, решать такие проблемы можно было бы на основе диалога с другим опекуном, замечает она.
НКО призывают вовсе не принимать законопроект о распределенной опеке в том виде, в котором он есть сейчас.
