«Нежным переговорам я научилась в фонде». Елизавета Русских, «Дедморозим»

«В школе я не мечтала спасать мир, детей и кого бы то ни было еще»

Кем вы хотели стать в детстве?

Когда я еще не училась в школе, хотела со своей подружкой создать музыкальную группу на двоих. Даже название и репертуар придумали. Правда, мы тогда еще не знали, что у нас нет музыкальных талантов. Нам просто нравилась идея, но долго она не прожила, вскоре мы ее забыли.

Потом мы пытались (правда, не уверена, что мы знали это слово) стать журналистами, придумывали и клеили из бумаги свои журналы. Я не думала в тот момент, что это будет моей будущей профессией.

В школьные годы таких бурных идей у меня не было, я больше плыла по течению. 

Как вы выбирали направление для образования? Что закончили?

С девятого класса я старалась более осмысленно думать, кем хочу стать. В школе мне нравились русский язык и литература, поэтому выбор пал на филологический факультет. В последних классах я еще решала, куда хочу больше: на классическую филологию или на журналистику, к окончанию школы так и не определилась, поэтому подала документы на оба направления в Пермский классический университет.

Подумала: «Куда пройду на бюджет, туда и пойду». Но прошла везде, и в конце концов журналистика показалась мне ближе и интереснее. 

То есть вы закончили факультет журналистики?

Нет, в нашем университете не было факультета журналистики. Я закончила кафедру журналистики и массовых коммуникаций на филологическом факультете.

Вам нравилось учиться?

Да, нравилось. У нас в университете был отдельный кампус, в котором чувствуешь себя в атмосфере студенческого городка. И предметы были интересными: и общегуманитарные, и по журналистской специализации.

Еще у меня была потрясающий научный руководитель Лариса Львовна Черепанова. Во-первых, благодаря ей я «набила глаз» на вычитке текстов с точки зрения кавычек, тире, пробелов и всех типографских моментов. Во-вторых, она всегда детально проверяла мои курсовые, диплом и домашки, и, мне кажется, моя – в хорошем смысле – дотошность к текстам тоже в какой-то степени пришла от нее. В-третьих, Лариса Львовна — преподаватель, который заставляла нас думать. Показывала нам сюжеты и материалы, а мы анализировали поведение журналистов. 

Когда и где вы начали работать? Это была работа по специальности?

Смотря что считать первой работой. Еще в седьмом-восьмом классе нам со школьной подругой понадобились деньги на карманные расходы и мы начали искать подработку. Так что, если это можно считать первой работой, то лет в 14 я участвовала в промоакциях, раздавала листовки. Это был интересный опыт: первые деньги, первый труд. 

На четвертом курсе университета я стала работать в «Дедморозим», а до этого занималась волонтерской деятельностью в другой организации, она называлась «Вектор дружбы». Там развивали инклюзивные проекты и социальные проекты для детей и молодежи. 

Как вы попали в «Вектор дружбы»?

Мне захотелось заниматься чем-то помимо школы. Случайно увидела, что эта организация приглашает волонтеров, в том числе школьников. Это была классная возможность, потому что для этого не нужно было иметь каких-то особенных талантов, прийти и помочь мог кто угодно.

Я в те времена не воспринимала волонтерство как осознанное желание помогать и уж точно никогда не мечтала спасать мир, детей и кого бы то ни было еще. Тогда это был для меня именно способ занять себя во внеучебное время, завести новых друзей. Только со временем мое увлечение стало более осмысленным. 

Мы начинали с волонтерства на мероприятиях, но я все больше и больше погружалась в работу организации: даже руководила инклюзивным добровольческим отрядом. В то время меня очень заинтересовала тема инклюзии. 

Когда я была там просто волонтером, то приходила и уходила когда удобно и выполняла только интересные мне задачи. На первом курсе университета меня взяли туда работать, и уровень задач изменился.

Я работала в инклюзивном проекте для детей с инвалидностью и без. Мы проводили мероприятия для них и их родителей, организовывали инклюзивный лагерь несколько раз в год на базе санаториев Пермского края, а один раз провели международную смену в Чехии. В лагерях я была не только организатором смен, но и куратором отрядов, работала с детьми напрямую. У меня, кстати, еще в детстве были мысли попробовать себя в качестве вожатой в лагере, поэтому благодаря «Вектору дружбы» мне удалось и этот опыт реализовать.

В проекте у меня были совершенно разные и очень интересные задачи. Я искала партнеров, писала сценарии для мероприятий, по сути занималась фандрайзингом. Еще я работала с участниками: искала, обрабатывала заявки, взаимодействовала с волонтерами и организовывала события, участвовала в написании грантов и так далее.

Так что я тоже считаю это своим опытом работы. Не только потому что там платили деньги, но и потому что это был совсем другой уровень ответственности. 

А как люди вокруг реагировали на то, что вы занимаетесь инклюзией?

Положительно, я никогда не сталкивалась с негативной реакцией. Но всегда нужно было время, чтобы объяснить новому человеку в окружении, чем ты занимаешься и почему это важно. А так меня поддерживали в этом и родители, и друзья. 

А вам не хотелось тогда пойти работать журналистом в газету или на телевидение? 

Когда стала больше работать в НКО, я поняла, что становиться именно журналистом не хочу. Да и тем более тогда я так была погружена в тему, что даже времени об этом подумать не было. Я практически каждый день утром ходила работать, потом на пары, вечером, как правило, снова работать. Некоторые дни я позволяла себе отдохнуть, но в основном график был таким.

В 15 лет я, само собой, не думала наперед, но в итоге мое увлечение переросло в работу и продлилось около шести лет. И может прозвучать громко, но думаю, что именно тот факт, что я случайно оказалась в «Векторе дружбы», повлиял на меня и мой дальнейший выбор в пользу работы в НКО.

«Я отправила резюме в «Дедморозим», сходила на собеседование, и меня не взяли»

Вы сейчас помогаете детям-сиротам и детям с тяжелыми заболеваниями. Сталкивались ли вы с этой темой до работы в фонде? Как к ней относились?

Именно с этими направлениями напрямую не сталкивалась и не могу вспомнить свое отношение. 

Вы помните, когда и как впервые услышали про «Дедморозим»? 

Мне кажется, что слово «Дедморозим» всегда существовало в моем подсознании, потому что это достаточно известная в Перми и Пермском крае организация. Помню, в школе ученица из параллельного класса организовала благотворительный концерт в поддержку подопечных «Дедморозима»: тогда я просто поучаствовала, как и все другие школьники. Возможно, видела рекламу на улицах. 

А потом как получилось, что вы пошли туда работать?

Это был 2018 год, я тогда решила сменить место работы и случайно увидела в соцсетях «Дедморозим» объявление об открытии новой вакансии: искали координатора по пропаганде чудес в интернете. По сути это человек, который работает с социальными сетями, ведет их, пишет тексты. На тот момент я уже понимала, что мне нравится писать и хочется больше погрузиться в тему соцсетей, так что подумала, что эта вакансия может мне подойти.

Мне казалось чем-то нереальным, что меня могут взять в «Дедморозим». Это же «Дедморозим»: где я, а где он! Это было на четвертом курсе университета. Я подумала: «Почему бы не попробовать», отправила резюме, сходила на собеседование, и меня не взяли…

Два месяца я грустила и не знала, чем заниматься дальше. Потом устроилась работать администратором в фитнес-студию. Мне там было очень скучно, но хотя бы какая-то подработка. А потом неожиданно написали из фонда и предложили пройти испытательный срок. Я сразу согласилась, хоть и не верила, что меня реально взяли в «Дедморозим». В итоге прошла испытательный срок и осталась работать.

Что вы почувствовали, когда поняли, что будете писать тексты про детей-сирот и детей с тяжелыми заболеваниями? 

Я до сих пор помню, как писала первый текст про ребенка, для которого мы открывали сбор средств.

Я тогда поехала в нашу пермскую краевую детскую больницу, где лежал этот ребенок. У меня была задача поговорить с его мамой и врачом, а потом написать историю. Я очень волновалась, потому что для меня это было впервые.

Мне кажется, каждый, кто пишет истории про детей, всегда помнит, кто был первый. Я очень хорошо запомнила этого маленького мальчика. Несколько месяцев назад в одном из рабочих чатов я прочитала, что он умер. В этот момент у меня внутри что-то кольнуло.

Что было морально сложно и страшно, так это ошибиться в разговоре с врачом или как-то не так поговорить с мамой. В таких вопросах нужно быть очень деликатным и нежным. Только со временем нарабатывается этот навык общения с подопечными, и справляться становится легче. 

И теперь эмоционально все равно бывает сложно, я же не бесчувственная. Но в такие моменты важно поддержать семью там, где это уместно, объяснить, почему это важно и для чего нужно рассказать историю. Это помогает справляться с собственными эмоциями. Еще очень помогает поддержка коллег: и с точки зрения профессиональных советов, и с точки зрения обычной человеческой поддержки. 

А еще помогает, когда ты видишь результат! Когда знаешь, сколько денег удалось собрать благодаря твоему тексту или сюжету, и во что превратились эти деньги, как повлияли на жизнь семьи.

А что вы еще делали на вашей первой должности в «Дедморозим»? 

Вела социальные сети, писала много разных текстов. Мне кажется, в НКО часто выходит так, что приходишь работать на одну должность, а выполняешь очень разные задачи. Поэтому на первой должности, кроме соцсетей, я работала и с рекламными площадками, и с журналистами. 

Должность координатора по пропаганде чудес в СМИ перешла ко мне официально только в начале прошлого года, но фактически организовывать съемки и общаться с журналистами я начала раньше. 

Почему ваша должность называется «координатор по пропаганде чудес в СМИ», а не «специалист по работе со СМИ»? 

Вся концепция фонда построена на чудесах. Мой отдел называется «Отдел пропаганды чудес», отдел фандрайзинга — «Отдел финансирования чудес» и так далее.

Я не всегда представляюсь именно так, потому что в некоторых ситуациях проще и быстрее сказать «координатор по работе со СМИ». Но в целом здорово, что есть такая отличительная черта, которая представляет наш фонд в публичном пространстве.

А как люди на это реагируют?

По-разному. Кому-то кажется, что это очень здорово и прикольно, кому-то не очень нравится слово «пропаганда». Но мне кажется, особенно важен смысл, который мы закладываем в это сочетание. 

Вы сами верите в чудеса? Что для вас значит это слово?

Да, я верю в чудеса. Тут мне очень близка концепция «Дедморозим»: мы всегда говорим, что чудеса не происходят сами по себе. Они случаются, когда кто-то их совершает, когда кто-то объединяется, чтобы они случились. В личной жизни я стараюсь относиться к этому так же. Даже если что-то происходит непреднамеренно, без особых усилий и это можно назвать чудом, я думаю, это не случайно и не просто так. Значит, так должно было произойти.

Мы сами влияем на те чудеса, которые происходят вокруг нас для нас самих и других людей. 

Когда и как вы поняли, что эта работа — то, что вам нравится и подходит?

Первые полгода я совмещала работу с учебой, работала неполный день и только погружалась в тему. У фонда несколько направлений деятельности, а чтобы в каждом из них разобраться, нужно немало времени. Так что первое время я только осознавала, что происходит и где я нахожусь.

Потом я закончила университет. Это такой момент, когда перед тобой встает выбор, куда двигаться и что делать дальше. И у меня не возникло мысли, чтобы уйти из фонда. Наоборот, стало понятнее, что хочу здесь остаться. Так что после окончания университета я начала работать полный рабочий день, чаще бывать на выездных мероприятиях, чаще общаться с подопечными фонда, и это очень помогло мне погрузиться и почувствовать себя на своем месте. 

Какие навыки вам понадобились в этой работе? Учились ли вы чему-то дополнительному для работы?

Конечно. Нужно было тренировать много разных навыков: например, как писать тексты и брать интервью, общаться и вести переговоры, публично выступать, создавать медиаплан и формулировать инфоповоды. Все это не сразу пришло. Да, университет дает определенную базу, но в каждой организации все равно есть своя специфика. 

А еще очень пригодился навык общения с людьми с инвалидностью, который я приобрела еще в «Векторе дружбы». 

А теоретические знания?

Я не проходила специальные курсы. Чтобы понять темы, с которыми работает фонд, важно ежедневно быть в контексте, когда ты общаешься с коллегами, читаешь рабочие чаты, профессиональные медиа для сотрудников НКО, например, Агентства социальной информации и «Нужна помощь», когда читаешь и пишешь истории подопечных. 

Но даже сейчас, если мне поступает запрос от журналиста на узкую тему, связанную с проектом «Дедморозим», первым делом я обращаюсь к координатору этого проекта или к другим коллегам. Они лучшие эксперты в своих темах, а моя задача – собрать самую нужную информацию, обработать, проанализировать ее и представить человеку, который прислал запрос. 

Вы говорили про навыки общения с подопечными. Как оно у вас строится? 

Я не опираюсь на какую-то методичку, а строю общение, исходя из собственного опыта и опыта моих коллег. Здесь самое главное — нежность, бережность и деликатность, потому что родители подопечных часто вдвойне уязвимы. Мне нужно быть очень тактичной по отношению к их чувствам. 

Надо учитывать, что иногда им может быть тяжело рассказывать о своих проблемах, иногда они могут рассказывать больше, чем ты от них просишь, потому что им просто нужно выговориться. В такие моменты следует побыть немножко психологом. Не профессиональным, конечно, просто по-человечески поддержать. А иногда подопечные вообще не настроены на общение, и нужно придумывать, как найти с ними контакт. 

А как создаются тексты с историями подопечных? Есть у них какие-то правила?

Да, в фандрайзинговых текстах мы стараемся не скатываться в токсичные сборы, всегда обращаем внимание не только на сам текст, но и на его сопровождение. Например, на фотографию. Мы стараемся делать фотографии, которые не травмировали бы ни аудиторию, ни семью, например, без огромных красных букв SOS на лице ребенка.

Также стараемся избегать эмоционального шантажа и манипуляций. Да, наша задача, чтобы текст вызвал у читателя эмоции и желание помочь. Но это должно происходить нежно. Это может проявляться даже в технических вещах, например, мы не делаем заголовок капсом. Когда видишь такой заголовок, сразу кажется, что на тебя морально давят. То же самое и со множеством восклицательных знаков.

В любом фандрайзинговом тексте важна цепляющая деталь.

В текстах мы подбираем формулировки, связанные с тем, как человек может помочь, участвовать в общем чуде, как его помощь повлияет на жизнь семьи, а не пишем, грубо говоря, «если вы сейчас не пожертвуете, ребенок умрет». Мы так делать не рекомендуем.

Как вам кажется, отличается ли работа координатора по работе со СМИ в НКО и бизнесе? 

Мне кажется, что разница есть, хотя я никогда не работала в такой должности в коммерческой компании. Например, тот же бюджет на пиар: в коммерческих компаниях он очевидно выше, а в НКО с ним сложнее.

Бизнес работает с одними смыслами, мы – с другими, хотя все в общем всё равно хотят улучшить чью-то жизнь, удовлетворить чьи-то потребности. Но я уверена, что необязательно работать в благотворительной организации, чтобы искренне любить свое дело и работать со всей душой.

«Некоторые мои коллеги на время отпуска удаляют Telegram

Случалось ли в работе что-то такое, после чего вам хотелось уволиться или взять очень долгий отпуск?

В какие-то моменты может мелькнуть: «Да зачем мне все нужно? Лучше бы я что-то другое делала и не знала про все эти проблемы». Но это всегда сиюминутное чувство. Оно случается, когда, например, узнаешь, что кто-то из подопечных умер и все, что было сделано, не помогло. 

Это быстро проходит. Можно долго страдать, возмущаться, переживать и чувствовать себя бессильным, а можно свои навыки и профессиональные умения направить на что-то более продуктивное. Незнание проблемы или попытка спрятаться от нее никому не поможет. Конечно, многие люди так и живут, и это тоже нормально. Нельзя никого заставить интересоваться чужими проблемами и тем более участвовать в их решении. И один человек или одна организация решить все проблемы мира тоже не сможет.

Я не знаю, где буду через год или 10 лет, в благотворительности или нет, но прямо сейчас я понимаю, что могу влиять на решение каких-то проблем, на улучшение, а в некоторых случаях — на спасение чьей-то жизни. Работа в благотворительности не дает чувствовать себя бессильной.

А расскажите о какой-нибудь проблеме в работе? Что это было, как решали?

Иногда мы сталкиваемся с негативом: опубликовали пост про ребенка, которому нужна помощь, призвали объединиться и помочь, а в комментариях человек пишет: «А что, семья не может сама оплатить генетический анализ? Это же стоит всего 30 тысяч, это же недорого!».

И от одного такого человека начинается цепочка негативных комментариев. Мне в такие моменты тяжело, потому что кажется, что все очевидно и понятно: люди бывают в разных обстоятельствах, у родителей тяжелобольных детей помимо этого генетического анализа может быть еще много разных трат. Им, скорее всего, было сложно решиться на публичность, такой комментарий может ранить их.

А другие этого не понимают. В этот момент нужно собрать всю свою нежность и сформулировать ответ. У нас нет цели переубедить собеседника, мы просто стараемся показать ему другую точку зрения, помочь посмотреть на ситуацию шире. 

Иногда возникают трудности, когда мне нужно подготовить коллег к интервью или к общению с журналистами, а они без энтузиазма к этому относятся. Все люди ведь разные. И вот тогда моя задача не только подготовить человека и проговорить то, что важно сказать, но снова немного побыть психологом. Убедить человека, что он на самом деле классный, что у него все получится и что он лучший эксперт в своей теме.

Хотя я сама до сих пор волнуюсь перед съемками, когда нужно организовать их или дать публичный комментарий, но коллегам показывать этого нельзя. Для них я должна быть человеком, в котором можно найти поддержку.

С какими трудностями в повседневной работе фонд еще сталкивается? 

У нас очень большой фонд и много сотрудников. Мне кажется, каждый из них ежедневно сталкивается с проблемами и задачами, связанными со спецификой конкретных отделов: например, отделу финансирования чудес – найти партнера, отделу пропаганды чудес  – поработать с негативом. Но это все решаемо. 

Удается ли разделять работу и личную жизнь? Например, вы отвечаете на запросы от журналистов в свое нерабочее время?

Я часто грешу тем, что читаю рабочие чаты в нерабочее время. И даже могу в них писать, хотя совершенно не горжусь этим. Нас никто к этому не обязывает, наоборот, когда приходят новые сотрудники, им говорят: да, у нас есть такая особенность, некоторые коллеги любят писать что-то по вечерам или ближе к ночи, но вам совсем необязательно это читать или отвечать. 

С запросами от журналистов бывает по-разному. Мне кажется, когда ты работаешь в коммуникациях, тебе нужно учитывать определенную специфику. Допустим, если ты вовремя не реагируешь на что-то в информационном поле вокруг дела, которым ты занимаешься, например, на негатив, это может стоить хорошей репутации. Или если на запрос от журналиста я отреагирую не оперативно, мы можем упустить интересную публикацию. 

Разделять работу и личную жизнь все-таки надо. Если не находить время на себя, на свои интересы, на общение с близкими и семьей, на отпуск и путешествия, можно просто выгореть. Я считаю, что нужно не забывать о себе.   

Есть ли у вас личные практики, как бороться с выгоранием, абстрагироваться от тяжелых тем?

Думаю, нужно как минимум отключать уведомления в Telegram во время отпуска и читать сообщения не в моменте, когда они приходят, а раз в день, допустим вечером, и это уже будет хорошо. Я тут сама себе противоречу, потому что когда ухожу в отпуск, то все равно читаю рабочие чаты. Некоторые мои коллеги поступают радикально: удаляют Tekegram на время отпуска. Не знаю, помогает ли это, может, они потом срываются и обратно его устанавливают. 

Особых рецептов отдыха у меня нет. В выходные стараюсь спокойно отдыхать, куда-то съездить, встретиться с друзьями, позаниматься спортом, почитать книгу или посмотреть сериал. Кажется, что это очень простые вещи, но они помогают.

«Если мы работаем в НКО, это не значит, что мы тут плачем каждый день»

Как ваши близкие и друзья относятся к вашей работе в фонде? 

Мне кажется, хорошо. Мои мама и бабушка вообще главные фанаты «Дедморозим». Бабушка ежемесячно ему жертвует, мама приходила как-то в офис, чтобы внести пожертвование, и они вместе мне звонят или пишут, если видят сюжет про фонд по телевизору.

Чего вам удалось достичь в личном и профессиональном плане за время работы в фонде? 

Я уже плохо помню себя в 2018 году, когда пришла работать в фонд.

Но мне кажется, работа в фонде повлияла на меня не только как на специалиста, но и как на человека: помогла мне больше ценить человеческую жизнь, относиться к людям и миру не с позиции осуждения, а с позиции помощи.

Когда ежедневно видишь разные жизненные ситуации, с которыми сталкиваются люди, ты понимаешь, что человек не всегда все может сделать сам. Работа в фонде учит быть бережными друг к другу. Это не значит, что я идеальная, иногда тоже могу не сдержаться в чем-то. Но по крайней мере стараюсь ловить себя на таких моментах.

А еще мои коллеги по фонду говорят, что им нравится слушать, как я говорю по телефону и с людьми, что я мастерица нежных переговоров. Если это правда так, то я точно научилась этому в «Дедморозим». 

Еще за это время у меня очень расширился круг контактов и в СМИ, в секторе. В последнем очень поспособствовала стажировка АСИ, которую я прошла осенью 2022 года. Там было очень много знакомств с коллегами по сектору, и это суперценно – знать, как много людей объединены общими идеями и ценностями. Это очень поддерживает в работе. 

Каким должен быть человек, чтобы работать в коммуникациях в НКО?

Не хочется говорить банальные слова про стрессоустойчивость и многозадачность, хотя эти качества определенно нужны. Многозадачность – это, кстати, не плохо, для меня это возможность развивать разные навыки: например, приходишь писать тексты, а потом становишься организатором фандрайзинговой акции. Почему бы и нет? Это же классно!

Если мы работаем в коммуникациях в НКО, это не значит, что у нас все плохо и мы тут плачем и страдаем каждый день. Нет, наоборот, мы – про позитив и про то, что случается, когда многие люди решают помочь. Конечно, темы бывают сложными, и нужно быть готовым разбираться в них. 

Еще такой человек должен быть эмпатичным. Это не значит, что надо пропускать через себя каждую историю. Важно держать границы, чтобы оставаться в ресурсе и работать, иначе можно после первой же грустной истории написать заявление об увольнении. Речь о том, чтобы не быть равнодушным к делу, к проблемам, к людям.

Ну и еще человек должен быть терпеливым и бережным по отношению к коллегам, партнерам, подопечным и уметь выстраивать коммуникацию не с позиции «вы мне все должны, помогите, спасите», а с позиции соучастия. 

Как меняется отношение людей к помощи тяжелобольным детям и детям-сиротам?

Я думаю, тема помощи детям всегда была более популярной, она находит больше отклика у людей, чем другие темы вроде помощи взрослым или бездомным людям. В этом смысле люди всегда были открыты. 

А сейчас, по моим внутренним ощущениям, благотворительность все больше становится частью повседневной жизни. 

Что должно произойти в мире или в России, чтобы вы со спокойной душой уволились и поняли, что делать больше ничего не нужно?

В ближайшее время такое невозможно. И пока совсем не представляю, чтобы благотворительные организации в России закрылись и проблем не осталось.

С другой стороны, мы же про чудеса и мы в них верим, поэтому чем больше будет происходить ежедневных маленьких и больших чудес, тем ближе мы к тому моменту, когда благотворительные фонды станут не так нужны. 

Интервью с Елизаветой Русских — часть серии «НКО-профи», созданной Агентством социальной информации и Благотворительным фондом Владимира Потанина в 2017 году. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал подготовлен при поддержке Благотворительного фонда Владимира Потанина.