«Я не разделяю работу и неработу. Наши дети — это мои друзья». Надежда Ли, фонд «Дедморозим»

Интервью – часть проекта Агентства социальной информации и Благотворительного фонда Владимира Потанина. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с порталом «Вакансии для хороших людей»

Вы один из основателей фонда, и в тот момент, когда объединились с другими основателями, занимались логистикой. Можно подробнее, где вы работали?

Я была руководителем логистической компании. У нас было семь фур, и мы занимались междугородними перевозками. Я много ездила по окраинам города: за запчастями, и машины наши обслуживались не в центре.

Однажды моя подруга, которая собиралась рожать, попросила меня — у нее не было компьютера — поискать ей неновую коляску по стоковой цене. Так я попала на форум мам и пап, где, кроме всего прочего, была переписка о детях-отказниках. То есть многие мамы, лежа в больницах, видели проблемы детей из сиротских учреждений, которых никто не сопровождает. И они выкидывали на форум информацию, что вот тут лежит ребенок без игрушек, памперсов, еще без чего-нибудь.

И были другие люди, преимущественно тоже мамы в декрете, которые сами не готовы были куда-то подрываться и ехать, но хотели помогать детям. Я подумала, что всё равно где-то там езжу, я вполне могу забрать что-то в одном конце города и привезти в больницу, для меня это большого труда не составляет, почему бы не помочь. Помимо больниц, там были городские приюты, детские дома, и так получилось, что я познакомилась с волонтерским сообществом, которое помогало в то время и было направлено именно на помощь детям-сиротам. И тогда еще познакомилась с некоторыми руководителями учреждений, с которыми по сей день мы поддерживаем связь. Вот так как-то всё и получилось. 

О фонде пишут, что его костяк составили вы, журналист Дмитрий Жебелев и бухгалтер Людмила Политова. Это так?   

Не то чтобы мы прямо сразу составили костяк. Мы все были волонтеры, но, может быть, мы чуть больше на себя брали. Людмила Политова тоже тогда была мама в декрете, но очень активная мама, которая хватала ребенка, сажала его в машину и вместе с ребенком ездила где-то по городу. Дмитрий тоже, в силу своей любви к передвижению на машинах — он входил в разные автомобильные сообщества, — много передвигался. То есть мы, может быть, на этой теме еще достаточно близко сошлись.

К моменту создания фонда в 2012 году у нас всех были свои акценты: Дмитрий чуть больше работал с освещением [работы], с публикациями. Людмила плотно работала с онкоотделением, то есть с больными детьми. А я по-прежнему много времени уделяла детям-сиротам в учреждениях.

Надо понимать, что [создание фонда] это всё равно была идея всеобщая. Мы проводили опросы, через форумы в том числе, о том, как они видят себе «фонд от пермяков», чего бы они точно не хотели видеть в этом фонде. Мы не стали вводить максимальное количество учредителей, это было бы сложно с организационной точки зрения. Мы просто взяли от каждого [наметившегося] направления по человеку.

На момент регистрации фонда только у меня был опыт руководящей работы, и соучредители предложили мне быть директором. 

В какой момент и почему вообще решили, что надо прекращать волонтерскую деятельность и пора создавать фонд?   

У нас была очень неприятная история, прямо до жути неприятная. Первый ребенок, в историю которого мы включились, был ребенком из онкоотделения, не сиротой. Мы начали собирать деньги всем миром девочке Ксюше: ей нужна была трансплантация и были сложности в диагнозе. Мы консультировались везде, где только могли, и получили ответ, что в России на тот момент ее невозможно было вылечить, надо везти за границу.

Сумма была сумасшедшая. Сначала девять миллионов. Потом оказалось, что Ксюше не могут найти донора в общем банке, ее мама пошла на нестандартный шаг и родила еще одного ребенка, потому что сказали, что он сможет стать подходящим донором. В итоге братик не подошел, и немецкие врачи предложили по сложной технологии взять отдельные клетки крови у мамы. Сумма увеличилась до 16 млн рублей, и мы весь год собирали эти деньги.

И в этой истории была женщина-волонтер, которая изначально к семье была ближе и всю эту историю раскрутила. В итоге эта женщина сняла у мамы больше миллиона с разных счетов. Она представлялась юристом и взяла у нее на хранение все документы и карточки, потому что мама перманентно лежала с дочерью в больнице, где нельзя было хранить ценные вещи, и маме было не до денег, она оказалась вообще не в курсе.

Для нас это был вот такой первый стресс, когда мы весь город на уши поставили и все так за девочку переживали, и мы считали себя тоже виноватыми, хотя мы-то как раз не имели доступа ни к картам, ни к документам. Мы собирали пресс-конференцию, чтобы честно рассказать жителям города, что произошло.

Ксюше мы помогли. Всё с Ксюшей хорошо по сей день. Это одна из самых чудесных наших историй. Но после этого мы решили, что не готовы отвечать ни за родителей при сборе денег, ни за каких-то других волонтеров. Юридическая регистрация нам прежде всего нужна для прозрачности. Для нас было очень важно доверие, чтобы люди не относились к нам как к фонду, который непонятно на что живет и куда тратит деньги.

К моменту открытия фонда мы нашли донора, который позволял нам платить зарплаты. Мы сразу людям заявляли, что на оплату труда не будем тратить ни копейки из пожертвований.    

Став директором фонда, вы перестали работать в логистической компании. Насколько вы потеряли в зарплате после перехода?   

Я не очень сильно потеряла на тот момент. Ну и меня вполне удовлетворяла идея, что я буду делать что-то полезное и буду сама выбирать, что именно делать.

Потому что на предыдущей работе я была наемным руководителем и зависела от воли учредителей и их мнения. А тут у меня была возможность жить и работать по своему мировоззрению.

В тот момент я была еще зарегистрирована на нескольких ресурсах поиска работы, и мне еще долго приходили предложения. Конечно, я понимаю, что в сфере логистики могла бы сейчас получать раза в три как минимум больше. Но логистика — это настолько нервнозатратная сфера, что хоть я тут переживаю за детей, за наши результаты, за коллектив, — я никогда не переживаю за машину, которая уехала в неизвестном направлении с грузом на десять миллионов, [как раньше] когда еще кто-нибудь звонит и орет на меня.

Сейчас у меня с нервами всё в порядке. Я не седею, не пью таблетки от головной боли только из-за того, что происходит что-то, на что я не в состоянии повлиять. Сейчас всё, что я делаю,  — я делаю максимально качественно. И за всё, что происходит, я готова отвечать.

Это удивительно вообще-то, потому что как раз все, кто боится уходить в НКО, боятся большого стресса.    

Ну, это ведь что считать стрессом. Я могу с этим жить, я получаю обратную связь от ребят, которых мы сопровождаем, с которыми дружим, от семей, и все мои переживания полностью этим покрываются. Моя работа не пьет из меня соки. 

И вы, уходя с работы, не думаете о работе?   

Я такого не могу сказать. Почему? Потому что это моя жизнь сейчас. Волонтерство ведь никуда не делось. У нас есть рабочий день и есть выходные, в которые я как волонтер могу продолжать где-то ездить, что-то делать, общаться с ребятами — они мои друзья, они часть моей жизни, то есть я о них думаю как о друзьях. И я тут не делю, работа/неработа.

При этом я абсолютно спокойно ухожу в отпуск и не переживаю, что произойдет ситуация, с которой не в состоянии справиться мои коллеги.

Где и каким образом вы учились именно быть руководителем фонда? Понятно, что был опыт руководящей работы, но специфика-то совсем другая и управление наверняка другое.    

Есть нюансы, которым мы учимся: как отчитываться перед Минюстом, что такое аудиторские проверки. То есть надо нам что-то узнать от Минюста — мы идем в Минюст, что-то читаем в интернете, еще как-то узнаём. Я не думаю, что руководителю фонда нужно какое-то отдельное образование. Если я до этого умела работать в коллективах — коллектив НКО не отличается от коллектива логистической компании. То, что касается административки, тоже не отличается сильно.

Другое дело, что мы придумываем всё время новые какие-то инструменты, потому что такого же фонда, как мы, в Перми нет. Когда нас в первый раз проверял Минюст, они сами не знали, что с нас взять и что еще спросить. Большинство фондов узконаправленные: есть фонды помощи онкобольным детям, фонды помощи семьям с детьми-инвалидами. А у нас два направления: дети с очень тяжелыми заболеваниями (туда входят и дети из семей, и дети из учреждений, и дети в больницах) и дети-сироты.

То есть инструменты по учету, по созданию проектов и программ, по трате средств нам надо изобретать самим. Вы наверняка от многих благотворительных организаций слышали, что те же инструменты «1С» для наших задач не очень подходят.

А в какой момент фонд стал из адресного системным? Когда вы вышли за пределы просто сбора денег?   

Хм, хороший вопрос, но, вероятно, мы маленькими шагами начали делать это практически сразу. Еще на уровне волонтерства, после первых двух новогодних акций (фонд «Дедморозим» начался с исполнения новогодних желаний детей, нуждающихся в помощи. — Прим. АСИ) мы решили, что надо ездить во все сиротские учреждения Пермского края. Потом мы пришли к тому, что, кроме Нового года, нам надо приезжать к ребятам в другие дни, чаще, чтобы видеть, какие у них происходят изменения.

Как у нас появились первые запросы о помощи детям в больницах, так сразу мы решили, что помогаем всем детям во всех учреждениях, которые ложатся на лечение. Соответственно, во все учреждения выслали письма, начали искать деньги на сиделок, создали службу волонтеров, написали грант для [программы поддержки] тех детей, которых достаточно посещать только днем.

А по тяжелобольным детям, когда у нас открыли стационар паллиативного отделения — его создавал Минздрав, но мы активно участвовали в том, чтобы он был более домашним и уютным, — то мы вскоре начали создавать свою службу сопровождения, «Службу качества жизни». 

А вот вы назвали пример взаимодействия с властями, с открытием стационара. Как вообще это происходит? Вот Минздрав собирается открывать стационар и приглашает вас, или каким образом? И как вы работаете с другими ведомствами? 

Ну, с Минздравом мы на тот момент уже тоже взаимодействовали, и на тот момент, может быть, мы больше проявляли инициативу, предлагали свою помощь: мы хотим, мы готовы, есть вещи, которые вы сами не сделаете, давайте нас зовите. Чтобы нас впустили в рабочую группу, включили в обсуждение.

Сейчас у нас уже есть специалисты, которые могут помогать, в том числе работать над стандартами, над документами. Тогда этого не было. Не скажу, что мы работаем с законотворчеством, но с документами, которые касаются и сферы тяжелобольных детей, и сферы паллиативной помощи, и сферы детей, лишенных попечения взрослых, — да.   

Это вы в общественных советах работаете таким образом?   

И в рамках общественных советов, и… не в рамках общественных советов. Советы не все, может быть, эффективны, особенно в этом году, когда мы не видимся на них и решаем большинство вопросов заочно.

Мы вошли в попечительские советы и в медицинских учреждениях, и в учреждениях для детей, лишенных попечения взрослых. Куда мы смогли войти хоть каким-то образом, чтобы быть в курсе происходящего, — мы вошли.   

Сейчас нас уже приглашают. А на первых порах это называлось действительно «влезли».   

Как сейчас вы оцениваете отношение к фонду в Пермском крае со всех сторон: и со стороны общества, и со стороны властей?   

Я считаю, что мы достигли хороших результатов, особенно с теми министерствами, с которыми постоянно взаимодействуем: Минздрав, министерство социального развития. Мы в очень хороших отношениях с аппаратом уполномоченного по правам человека в Пермском крае. Нас слышат, нас считают адекватными, и мы можем обратиться за помощью и предложить какую-то свою помощь в тех случаях, когда вопрос касается нашей работы.

Ну, а по отношению общества — очень многие нас знают. Как у любого благотворительного фонда, кто-то там нас недолюбливает, кто-то подозревает, что мы делаем не то, что надо, кто-то подозревает нас в дублировании работы госструктур за счет людей и их денег… Но в целом, год нам показал, что всё достаточно хорошо и что есть люди, которые по-прежнему считают «Дедморозим» такой народной организацией. Потому что мы не устаем повторять, что «Дедморозим» — это вы, мы всегда разговариваем с людьми на равных, всегда готовы все объяснить и показать.

Мы считаем, что, действительно, это организация, которая создана пермяками и любой житель Пермского края так или иначе — часть «Дедморозим».

Фонд начался с исполнения новогодних желаний детей, давайте все-таки еще раз разберемся и расскажем про правильные и неправильные подарки в детдома.  

Давайте. Подарки для очищения своей кармы, когда в учреждение начинают звонить перед Новым годом: «Давайте мы вам привезем кучу сладостей или кучу телефонов», — это совсем неправильно. Реально мы от детей слышали, что у них может быть восемь сладких подарков перед праздниками. Дети ждут, что будет точно какая-то халява — и по-другому это не назовешь, — и что они с ней сделают.

Поэтому, когда мы начали дарить подарки, основная идея была в том, чтобы исполнять именно новогодние мечты. Когда мы начали работать со всеми учреждениями, мы не собирали письма пачками: «Пришлите нам письма от всех ваших детей». Мы собирали прямо группу волонтеров, которые ехали к детям и разговаривали с ними о том, зачем это делается, почему. Говорили: давай подумаем о том, что тебе пригодится в течение года.

И так всплывало, что ребенок, например, неплохо занимается лыжами, но берет напрокат деревяшки, а было бы классно получить хорошие беговые пластиковые лыжи. Но ребенок даже об этом не думает, потому что это очень дорого, с его точки зрения, и проще попросить MP3-плеер.

Мы над каждым письмом буквально так сидели, разговаривали с детьми, и это было главным условием, чтобы письмо попало в новогоднюю акцию, — что с ребенком поговорили и выяснили, что действительно нужно. Мы просили учреждения перед Новым годом начинать этот разговор с детьми, чтобы дети задумались заранее.

Были разные мечты: и картинг, и розы для любимой девушки, и швейная машинка, и еще какие-то совершенно неожиданные. Про сноуборд была очень интересная история. Молодой человек, которому уже скоро выпускаться из детского дома, написал нам просто обычное письмо о своей жизни и попросил: пусть желания исполнятся у всех малышей, а я уже взрослый и подарок мне не нужен.

А мы всё равно выкладываем в сеть все письма, даже если в них нет желаний. И люди под этим письмом начали писать: «Ну как так, все-таки он, наверное, что-то хочет?» Воспитатель сказала: «Да вообще он о сноуборде мечтает, но не собирается это просить, это очень дорогой и сложный подарок». Люди скинулись и сделали ему этот подарок, и это был сюрприз.

Даже если ребенок лежит в кроватке большую часть дня, мы ищем, что можно сделать классного для него? Выясняется, что он может удариться о кроватку и было бы здорово, если бы у него появились бортики. И бортики становятся классным новогодним подарком, когда их купили не для всех детей вокруг, а именно для него.  

Можно ли сказать, что такая работа полностью исключает вариант, когда ребенок скажет: » Я хочу айфон»?  

Нет, конечно нет. Но мы говорим ребятам, что не будем дарить гаджеты. Кто-то из детей реально может больше всего на свете мечтать об айфоне, но очень большой риск, во-первых, что кто-то позавидует, сломает, украдет и продаст. Меня как-то вызывали в суд давать показания, откуда у детдомовского ребенка появился MP3-плеер, который в результате украли. Это в том числе входит в работу тех волонтеров, которые пишут письма вместе с детьми — рассказать по-честному, почему мы не исполняем вот такие мечты.  

У вас на этих выходных же был очередной организационный сбор дарителей? (Интервью записано 21 декабря. — Прим. АСИ)   

Да .

На все ли желания нашлись Деды Морозы?   

Так как у нас не было возможности в этом году выезжать с волонтерами и писать письма вместе с детьми, мы не дарили подарки в обычные детские дома. Участвовало всего два детских дома-интерната, где большинство писем за детей пишут взрослые. Мы говорили с колллективом, и воспитатели, сиделки писали, что требуется для детей.

Мы выложили около 250 писем, и они за два дня просто закончились. В эти выходные люди приходили и говорили: «Мы не успели, мы очень хотели взять письма на сайте, но все были уже заняты, поэтому мы вот просто принесли средства гигиены, угощение для сотрудников учреждений, просто передайте от нас эти слова благодарности и помощь». 

Я читала, что около половины бюджета, то есть около половины вашего фандрайзинга — корпоративный фандрайзинг, донорские компании. Это правда?  

В этом году поменьше, по корпоративным донорам у нас снижение. Раньше это было оправданным: казалось, что можно подписать соглашение о какой-то деятельности и в течение года нам стабильно будут переводить средства. Или переведут одно крупное пожертвование в год. 2020 год как раз показал, что это не всегда так работает: кто-то отказался от ранних договоренностей, кто-то сдвинул сроки, сказал, что не отказывается, но сейчас не готов. При этом поддержка физических лиц увеличилась, и это нам позволило не просесть, у нас будет чуть больше поступлений, чем в прошлом году.   

Ого, за счет частных пожертвований?     

Да, в том числе. Ну, еще за счет того, что много поддержки в том числе от государства, от [внеочередного конкурса] Фонда президентских грантов, и от Фонда Потанина, который тоже специальные конкурсы проводил. 

У нас в интервью есть блиц-вопросы. Из чего состоит день директора фонда «Дедморозим»?  

Сложный для меня вопрос. Всегда может быть по-разному. Я могу просто уехать куда-то к ребятам и весь день общаться с нашими друзьями, которых мы сопровождаем. А может быть целый день, занятый бумагами. Или целый день в общении с сотрудниками.   

Что вам дает нынешняя работа по сравнению с теми вариантами работы, которые у вас могли бы быть?   

Я чувствую себя свободным человеком. Просто свободным, и всё. Я не чувствую, что от кого-то здесь завишу и что кто-то надо мной висит. Я только сама с собой могу в каких-то вопросах препираться.  

Видите ли вы себя дальше в некоммерческом секторе, например, через десять лет?   

Мне сложно что-то прогнозировать.  Я вижу себя через десять лет примерно так же, как завтра. 

Я все-таки не человек бизнеса, такой деловой, у которого структуры, планы. Большинство проблем я решаю по мере поступления, вот так скажу.

НКО-профи

«НКО-профи» — проект Агентства социальной информации и Благотворительного фонда Владимира Потанина. Проект реализуется при поддержке Совета при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Информационные партнеры — Forbes Woman, «Мел», «Афиша Daily», Psychologies, платформа Les.Media, «Домашний Очаг», «Журналист», портал «Вакансии для хороших людей» (группы Facebook и «ВКонтакте»), Союз издателей ГИПП.